Мигель Серрано выдвинул довольно интересную и парадоксальную концепцию (которую мы в целом, за исключением некоторых слишком "авторски-художественных" аспектов, разделяем) о том, что само историческое Христианство являлось прямым отражением гиперборейского мифа эпохи Золотого Века - о боге Кристе, изначальной персонификации Солнца, Боге-Сыне Бога-Отца, символизирующего неподвижный центр вращения, Полюс. С точки зрения астрологической традиции, это действительно вполне соответствует христианскому преданию, поскольку Солнце, совершая свой дневной цикл, в конце его "умирает", чтобы вновь "воскреснуть" утром. Да и в самом Христианстве Христос часто наделяется именно солярным значением ("Солнце Мира"). К тому же и чисто метафизически это совершенно совпадает с именно солнечным знаком духовного мира, на котором и пребывает проявленный Бог-Слово, Логос, небесный интеллект.

Кроме того, эта концепция показательна уже тем, что в ней отсутствует какой бы то ни было "инфернальный двойник" Криста, - как у Солнца не может быть никакой дневной "замены". Тогда как историческое Христианство, по сути дела, представляет собой именно дуалистическую религию, связанную с противостоянием Христа и Антихриста, где последний стремится всячески подражать первому. Поэтому Крист, единый и единственный солнечный Бог Золотого Века, "гиперборейской эпохи", может выглядеть на этом фоне знаком преодоления дуализма, или, вернее, даже символом того мифологического правремени, когда не произошло еще разделение на этическую двойственность добра и зла.

В конечном итоге, Христос исторического Христианства восходит именно к этому персонажу, поскольку понятие об Антихристе (а значит - и утверждение дуализма) появляется там гораздо позже, чем непосредственное Христово Откровение. Но, с другой стороны, само понятие об инфернальном двойнике стало совершенно необходимым в силу циклических закономерностей, когда в ходе Кали-Юги нарастали контр-традиционные тенденции, и их надо было ясно обозначить. Именно такое знание о различии между подлинной Традицией и контр-традицией, наука различения  - вот что составляло основу многих инициатических таинств раннего Христианства. И посвятительный ритуал был установлен самим Христом, воплотившимся Богом-Словом, для того, чтобы это знание, позволяющее преодолеть контр-традицию, не попало в руки ее самой. "Без притчи же не говорил им, а ученикам наедине изъяснял все" (Марк, 4,34). Кстати, уже сам беспрецедентный в контексте других религиозных традиций факт общения Бога с людьми не как Творца с тварями, а как Учителя с учениками ясно доказывает, что изначальное Христианство носило сугубо инициатический, интеллектуальный характер.

В статье "Христианство и инициация" Рене Генон указывает, что с точки зрения Ислама раннее Христианство рассматривалось как чистый тарикат, т.е. как исключительно посвятительная традиция, не имеющая еще никакой внешней "оболочки" - шариата, социальных норм. И только впоследствии в Христианстве происходит инверсия, и эта сугубо религиозная оболочка становится не просто доминирующей, но даже абсолютизируется. Тем самым совершенно утрачивается смысл многих христианских понятий, которые отныне предстают не в виде посвятительных символов, прямо отражающих метафизические Принципы, но - как "непознаваемые" догматы, требующие лишь веры. Такова, например, тайна Пресвятой Троицы, глубоко отличающая Христианство от Иудаизма и Ислама, и даже вызывающая с их стороны нарекания в "многобожии", тогда как вся авраамическая традиция монотеистична по своей сути. Хотя в Троице Христианство не только демонстрирует свою близость другим традициям, а значит - преодолевает негативную тенденцию к самоабсолютизации. Самое главное - эзотерически именно символ неслиянной и нераздельной Троицы и запечатленное в нем христианское восприятие божественного Принципа бытия, наиболее адекватным образом отражают на уровне реальности природу адвайты, восходящей к Абсолюту недвойственности, порождающей Сына как Иное по отношению к Этому двойственному миру и превосходящей любое ограниченное единобожие других религиозных доктрин. (1)

Но когда подобные символы теряют свой глубочайший эзотерический смысл для приверженцев этой традиции, тогда и она сама утрачивает свой статус Откровения, превращаясь в "закрытую" и ограниченную своими догматами религию. Это и произошло с Христианством, когда оно не только пошло на компромисс с "кесарем", но и фактически слилось с государством - явлением совершенно внешней, временной и преходящей природы. Причем слияние это, там, где оно произошло, вовсе не преемствовало имперскую природу языческих традиций, но напротив - выступило против нее, послужив тем самым созданию той европейской цивилизации, которая сложилась после Средневековья, т.е. в современном мире.

Каким же образом произошла такая перемена в характере Христианства - от инициатических братств до ориентированных на земную власть Церквей? При всей негативности этой утраты изначального Откровения Христианства Генон отмечает, тем не менее, провиденциальную роль этого события: мифологические традиции Европы к тому времени уже достаточно выродились и превратились в простые суеверия. И только Христианство могло преодолеть этот кризис, впитав в себя все еще живые мифологические тенденции, и взяв на себя их внешнюю функцию. Что, однако, взамен с неизбежностью повлекло за собой угасание его собственного эзотерического потенциала - и в этом исторически проявилась христианская мистерия Жертвы. Так, в обиход вошло понятие раб Божий, тогда как изначально христианское понятие о месте человека в мире состояло в обожении, в инициатическом отождествлении с самим Христом. Впоследствии же именем "христиане" стали довольно легко называть себя люди, "имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся" (2 Тим., 3,5).
 

Это внешнее благочестие сурово критиковал и Св. Нил Синайский: "Пока обращаешь ты внимание лишь на приличное молитве положение тела и ум твой печется о внешней лишь красоте, внешних принадлежностях молитвования, знай, что ты не узрел еще места молитвы, но что далеко еще от тебя блаженный путь ее." И добавил впоследствии: "Молитва не является одиноким воплем человека через пустынные пространства к далекому Богу, она уже предполагает пребывание человека в Святом Духе".

Это отличие внутренней силы и благочестивой внешности хорошо запечатлелось в разнице понимания различными христианскими конфессиями Св.Таинств. Так, осмысливая Таинство Евхаристии, католические теологи пытаются рационалистически истолковать "пресуществление" хлеба и вина в плоть и кровь Христову. Протестанты же вообще сводят Евхаристию к "воспоминанию" о Тайной Вечере. И только Православие отличается глубочайшим инициатическим подходом. В нем реальное, подлинное, действительное не противопоставляется символическому, духовному и мистическому. "Вся действительность - мир и сам человек - реальна лишь постольку, поскольку она символична и мистична," - пишет в работе "Основы Православия" протоиерей Фома Хопко. Однако, современное экзотерическое Православие также уже отреклось от этой силы благочестия в угоду ее внешности. Чего стоит хотя бы низведение на материальный, "гастрономический" уровень понятия о Посте, превратившемся таким образом в подобие Субботы для иудейских фарисеев. Но - "горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды. Фарисей слепой! очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их". (Мф.,23; 25,26.)
 

Но самое примечательное - это экзотерическое, внешнее Христианство, все обряды которого уже давно не имели подлинного инициатического характера (2), стало видеть "инфернальное" сквозь оптику другой традиции - иудейской. Напомним, что только там понятие Севера, Гипербореи ассоциируется с "враждебными племенами". Но и Христианство, видимо, под известным влиянием на него каббалистических идей, впоследствии также соотнесло свои "инфернальные" представления с Севером! Это выразилось, в частности, в том, что появилось предание о происхождении Антихриста из израильского "колена Данова" - а оно в Иудаизме относится именно к Северу. Или - в том, что Христианством в эсхатологической перспективе как негативный образ "губителя" был воспринят Аполлион (Апок., 9,11), в имени которого слышится явный намек на великого гиперборейского бога Аполлона.

В итоге, именно то, что было над-историческим архетипом самого Христианства, его гиперборейская, единая природа Золотого Века, и было объявлено "инфернальным"! И "напрасно искать более грандиозную форму всемирно-исторической иронии", - сказал по сходному поводу Фридрих Ницше. Кстати, именно его определения этого уже с очевидностью контр-традиционного "Христианства" весьма ярко показывают, где же пребывает подлинная традиция: "Предпосылки жизни по восходящей линии - все крепкое, смелое, гордое, властное - изымаются из понятия бога, шаг за шагом он превращается в символ костыля для усталых людей, спасительного якоря для тонущих, становится богом нищих, богом грешников, богом болезненных par excellence". И, как апофеоз инверсии, "в понятии "церковь" человечество освятило все то, что преодолел и превозмог "радостный вестник"..." (3) Отметим, что та же идея выражена и в "Легенде о Великом Инквизиторе" Ф.М.Достоевского.

Итак, христианское Откровение, восходившее к архетипам самого Золотого Века, в ходе истории оказалось безнадежно "закрытым". Вновь его "открыть" путем тех или иных толковательно- богословских риторик, социального морализма и поклонения символизирующему без знания о символизируемом - уже невозможно. Вернее, это приведет лишь к тому самому "открытию снизу" Космического Яйца, когда субтильный экстаз перед истинами пытается спародировать и подменить собой духовно-интеллектуальный Путь. Но неужели это "прельщение избранных" и будет судьбой этого уникального Откровения, которое существует всего один эон и не признает никаких циклических самовоспроизведений? Однако, не случайно главной мистерией в Христианстве является Воскресение. И, невозможное для этого мира, - как казалось "невозможным" и тем, кто Его распинал, - оно принадлежит лишь выбирающим вместо любых миров принесенный Им меч. 

(3) "Антихристианство" Ницше в действительности было обусловлено именно таким положением дел, а не принципиальным отрицанием сущности этого Откровения, как некоторые неоправданно полагают. Мартин Хайдеггер, комментируя подобные ницшеанские пассажи, писал: "Под Христианством Ницше понимал не ту жизнь христиан, какая существовала лишь единожды в течение совсем недолгого времени, пока не были составлены Евангелия и не началась  миссионерская деятельность Павла. Для Ницше Христианство  - это феномен Церкви с ее притязаниями на власть, феномен исторический, феномен светской политики в рамках складывания западного человечества и культуры нового времени". (в текст)