Необходимо отметить, что сам этот раскол был закономерным следствием еще более раннего раскола - разделения христианских Церквей на Католическую и Православную, где "раскольниками" ("схизматиками") выступили именно православные, отказавшиеся признать аутентичными постановления Восьмого и последующих Вселенских Соборов. Не вдаваясь здесь в конкретную доктринальную подоплеку этого разделения, любопытно сопоставить его с позднейшим размежеванием Католицизма и Протестантизма. Показательно, что, если лютеране, дробившиеся далее на методистов, квакеров, баптистов и т.д., стремились каждый на свой лад приспособить христианскую традицию к мельчающей современности, и, тем самым, окончательно "измельчить" ее саму, то православные, и особенно впоследствии старообрядцы, также дробившиеся далее на различные толки и согласия, представляли собой радикально противоположную перспективу. Они шли, напротив, к тотальному отрицанию современности, и, в конечном итоге, всего "этого безблагодатного мира". И безусловно, что на эту ориентацию особо повлияла принадлежность старообрядчества именно к русской традиции, традиции радикальных антитез, знающей только "все" или "ничего".
Патриарх Никон, реформатор, стремившийся привести русское Православие в соответствие с греко-византийской догматикой, игнорировал тем самым специфически русскую идею Царствия. Эта идея, восходившая к харизматической власти Царя, возглавлявшего и жреческую, и воинско-властную иерархию, весьма отличалась от интегрально-традиционной нормы - приоритета Священства над Царством, созерцания над действием, касты брахманов над кастой кшатриев. Но Никон нарушал эту особую, недвойственную гармонию Святой Руси, попытавшись ее механически "вписать" в рамки интегрально-традиционной доктрины - безусловно верной, но для подтверждения своей верности нуждающейся и в таком провиденциальном исключении. А природа этого русского исключения такова, что его недопонимание рассматривается не просто как "заблуждение", но как тотальная противоположность традиционному духу, как контр-традиция. Иными словами, Святая Русь при попытке ее "коррекции" - не голого атеистического отрицания, а именно доктринальной "коррекции", - сразу же переходит в царство Антихриста.
Протопоп Аввакум, защитник этой "традиционной исключительности", оценивал никоновскую "коррекцию" именно с таких позиций, и потому согласие самого Царя с Никоном означало для него не просто конец Святой Руси, но появление чудовищной пародии на нее - "яко нынешняя церковь несть церковь, тайны божественныя не тайны, крещение не крещение, писания лестна, учение неправедное, и вся скверна и неблагочестна."
Стремясь остаться верными ушедшему на дно граду Китежу, старообрядцы открыли для себя нонконформистскую перспективу и, следуя ей, закономерно пришли к отрицанию оставшегося "на земле" современного священства, согласившегося с произошедшей подменой. Георгий Флоровский дал этому процессу четкое определение, ясно показывающее, что старообрядческий нонконформизм имел глубоко традиционалистский характер: "До конца последовательным был только вывод безпоповцев... С настатием Антихриста священство и вовсе прекращается, благодать уходит из мира, и Церковь на земле вступает в новый образ бытия, в "безсвященнословное" состояние, без тайн и священства. Это не было отрицанием священства (т.е. как такового, в принципе, что являлось бы анти-традицией. - В.Ш.). Это был эсхатологический диагноз, признание мистического факта или катастрофы: священство иссякло."
Современное священство отвергается именно потому, что, по контр-традиционной логике, именно в нем, внутри самой земной церковной иерархии, должен явиться "инфернальный двойник" Христа, пытающийся вселить иллюзию "спасения" безблагодатному, отступившему миру и эксплуатирующий инерциальное поклонение простодушных верующих сакральным атрибутам, уже "оставленным духом". Именно об этом сообщало приводимое Флоровским одно старообрядческое послание, датируемое примерно 1670 г.: "И своим богомерзким действом вместился в потир, и нарицается отныне Бог и агнец".
Наиболее радикальной ветвью старообрядчества стала т.н. "нетовщина", выражавшая максимализм апокалиптического отрицания всех внешних атрибутов Православия, уже соблазненных "безблагодатной" современностью и теперь только пародирующих традиционную духовность. Согласно "нетовцам", благодать (харизма) вообще отнята у этого мира. Поэтому все таинства и обряды, книги и молитвы, посты и праздники отныне насквозь фальшивы и представляют собой фарисейский самообман. Таким образом, в "нетовщине" соединились тотальный апокалиптизм и тотальный нигилизм, и именно такое недвойственное сочетание крайностей свидетельствовало о том, что здесь предельно и синхронно реализовались две русские воли, полностью впитавшие в себя и максимально раскрывшие православную харизму.
"Нетовщина" проявилась именно в двух радикальных путях, каждый из которых был, тем не менее, овеян одним и тем же преображающим огнем. Это - самосожжения в скитах и инспирация массовых народных восстаний (например, разинщины), первый из которых представлял собой войну против "псевдосвященства", второй - против "псевдоцарства", на которые разложилось традиционное царствие Святой Руси.
Символизм самосожжения (а героизм, проявленный старообрядцами в ходе политических восстаний, был его иновариацией) исходил из глубочайшей гиперборейской мистерии отождествления с огнем. На него были способны только те исключительные личности, которые острейшим образом осознавали предельный кризис окружающего "падшего" мира, чувствовали свою разнородность и несовместимость с ним, открывая в себе внеисторическое, метафизическое сознание и будучи отныне способными пребывать только в нем. Показательно, что Католицизм, сжигавший "еретиков", продемонстрировал тем самым не что иное, кроме своего физического страха перед этим сознанием, а значит - свою ограниченность и псевдо-сакральность - мета-религию инерциального и всеусредняющего исторического становления. Эта современная "мета-религия", проявившаяся впоследствии во всех ветвях Христианства, да и не только в нем, характеризуется тем, что все, выходящее за ее границы, она однозначно трактует как "зло", которого при этом панически боится. Старообрядцы же, сжигавшие себя сами, стремились как раз к тотальному снятию этих формальных границ и, тем самым, погружались в то, что официальная Церковь называла "злом". Они принимали это "зло" в себя и преображали его собой, чем и совершали один из самых таинственных ритуалов Традиции, соответствующий метафизическому процессу смены циклов.
Эта "смена циклов" проявилась в старообрядчестве, на первый взгляд, весьма парадоксальным образом. Так, например, многие насельники Выговской пустыни (заонежского, поморского интеллектуального и духовного центра наиболее радикальных толков "нетовщины") в XVIII-XIX веках вдруг "вернулись в мир". Но - не просто как маргинальная группировка. Они заняли уровень "первых лиц" в зарождавшейся крупной буржуазии и других областях сугубо современного, модернистского общества, разрушавшего инерциальное существование феодального строя. И на этом новом пути они, в конце концов, сокрушили прогнившее Самодержавие и угасшее Православие, эти два абсолютизировавших себя осколка древней святорусской традиции. (1)
Иными словами, тотальное "замедление истории", к которому "нетовцы" ранее стремились, перешло в волю к ее радикальному "ускорению". И это было совершенно естественным завершением "нетовщины" - раз уж этот мир отказался от эзотерической тайны русского Царствия, то более ничто из его пустых оболочек более не заслуживает быть сохраненным. Но это нельзя назвать банальным конформизмом. Образно говоря, волевое "стоп!", брошенное "нетовцами" историческому "прогрессу", сменилось у них не осторожно-соглашательским "плетением в обозе", но - именно тем, что в ХХ веке Юлиус Эвола назвал "оседланием тигра".
Таким образом, прошедшие через огонь "нетовцы" не просто "встроились" в новые исторические условия, но - повели их за собой и, в конечном итоге, победили. Они преодолели ту анти-традиционную Систему, которой казалось, что она исторически восторжествовала. И, более того, они показали, как можно победить и саму контр-традицию, потому что вовсе уже не прельщались ничем внешне "сакральным", иллюзию которого она умеет создавать, а - оставались тотальными внутренними нонконформистами и, с другой стороны, умели превосходно ориентироваться в наиболее авангардных, анти-консервативных тенденциях.
Эта парадигма "нетовщины" проявилась и в том, как "свергнутое" русское язычество впоследствии победило лапотно-барскую "Московию" и расцвело в блистательном эстетизме "Петербургского периода". Проигравшие, казалось бы, "белые" также впоследствии "проросли" через коммунизм, осветив сталинский империализм яркими и грозными лучами унгерновского евразийства. Но всегда необходимым условием для подобного "прорастания" было это мистериальное "прохождение сквозь огонь", несовместимое ни с какими "теплыми", конформистскими мечтами о возврате "старых добрых времен".
В сегодняшней России также можно уже отметить первые черты одного нового движения, которое неизбежно "разомкнет" нынешнюю либерально-реставрационную контр-традицию. Но парадокс состоит в том, что представители этого движения, должного - по логике истории - сконцентрировать в себе максимальную энергетику русской традиции, выйдут из самой "сердцевины" актуальной Системы, хотя это именно они, кто прошел в свое время через эсхатологически- нигилистический огонь радикального сопротивления всему происходившему после августа 1991.
Таким образом, в России парадоксальным образом выигрывают только полностью и до конца проигравшие. Но еще один парадокс "нетовщины" состоит в том, что считающие себя проигравшими не полностью и не до конца, внутренне принимающие "новые законы", чтобы затем на их основе внешне "возродить былое" и "одержать реванш", - становятся наиболее яростными противниками первых.