Этот контр-традиционный эксперимент, предусматривающий реставрацию тех или иных аспектов русской истории, закономерно венчает собой весь путь анти-традиции - от большевицкого нигилизма и геноцида до "мягкого", нео-буржуазного "общества потребления". Анти-Россия появляется в политической реальности именно после них - как "единственно возможный" и "самоочевидный" путь. И здесь вовсе нет никакого противоречия между космополитизмом либералов и сменяющим его патриотизмом реставраторов - известная вспышка шовинизма в кругах "ультра-космополитической" интеллигенции в 1914 была лишь слабым историческим прецедентом того, какой этап явится пределом актуальной исторической инерции.

Сегодня, после коммунистической атеизации, а также краткого периода нео-буржуазного материализма, исподволь, медленно, но верно начинается "ресакрализация" и "одухотворение" русского сознания, проводниками чего, что весьма примечательно, становятся в основном именно те, кто еще совсем недавно были "коммунистами" и "либералами". И постепенно к этому "возрождению" присоединяются все "антикоммунистические" и "антилиберальные" "традиционалисты", интеллект которых не простирается глубже восхищения прежними проявлениями русской традиции и клинически не способен обнажить и усвоить ясные законы циклической логики истории, законы не повторения, но соответствия.

Эта "ресакрализация" представляет собой не что иное, как космистское "оживление", искусственную гальванизацию внешних оболочек "русской старины" - от "язычества" до "русского фашизма" в стиле К.Родзаевского. Но пока, на сегодня, основным объектом этого "оживления" становится Православие.

В сущности, православно-реставрационистская тенденция началась еще в советскую эпоху, а точнее, во время Второй мировой войны - с открытием немцами Киево-Печерской Лавры и ответной "реабилитацией" Сталиным Русской Православной Церкви. Но раскрыться в полной мере эта тенденция могла лишь после ликвидации коммунизма - как следующий и вполне закономерный шаг на пути исторической инерции. Чудовищная неполноценность и фальшивость этой начавшейся реставрации вполне соответствовала сталинским "братьям и сестрам" в 1941 и "тосту за русский народ" в 1945 - событиям, которые у множества "возрожденцев" и поныне вызывают исступленный экстаз и возводятся в символ национального самоутверждения. Тем не менее, это начавшееся в 1941 и усугубленное в 1991 "возрождение Православия", выродившееся затем и вовсе в стандартную, навязчивую, массовую моду, с очевидностью преследовало вполне "земные", прагматические цели - как правило, связанные с укреплением той или иной политической системы за счет создания иллюзии ее "укорененности". Те же, кто "приходил к Православию" как таковому, не связанному с социальными метаморфозами, также уже воспринимали эту религию ограниченно - как "абсолютную вершину", а не ступень - великую, провиденциально необходимую, но все же лишь ступень - к интегральной Традиции. Именно такое, эзотерическое, подлинно православное (т.е. "ортодоксальное", "традиционное") понимание Христианства, преподававшееся Восточными Отцами IV - VIII вв. и Афонскими анахоретами, - было совершенно вытеснено прозелитизмом и эксклюзивизмом "православных" неофитов конца ХХ века, видящих за узкими границами своего агрессивного морализма одну сплошную "ересь".

Православная традиция, полностью прошедшая свой исторический жертвенный путь, сегодня мертва. Это надо признать недвусмысленно и без эмоциональных возражений, которые никогда ничего не решают. Она была смертельно больна еще до 1917, когда из пути духовного освобождения стремительно превращалась в интеллектуальную цензуру; коммунизм "добил" ее полностью, чтобы затем приступить к спекулятивному "оживлению" ее внешней "оболочки", предназначенной для декоративного оформления этапа контр-традиции. Подлинная православная традиция, основанная на инициации преподания благодати, на исихастической практике обожения, духовидчества и непрерывного пребывания во внутренней умной молитве сегодня массово (за исключением крайне немногих "обособленных личностей", умеющих различать духов) подменена политически- конформистской иерархией "торговцев спасением", для которых вся вера и молитва ограничиваются периодическими обращениями к внешнему "доброму боженьке", а пастырское служение обернулось услужением властям и при этом - невероятной гордыней, в "грехе" которой они так любят упрекать всех несогласных. "Примечательно, что величайшие русские святые монахи, такие как Сергий Радонежский, Серафим Саровский и др. - всего лишь "преподобные", - пишет нонконформистский православный пубблицист Михаил Антонов, - тогда как ныне живущий (и часто гррешный) протоиерей, игумен или архимандрит - уже "высокопреподобный", епископ - "преосвященный", архиепископ и митрополит - "высокопреосвященный" (а то и "блаженнейший"). Ну, а уж патриарх, даже если и не будет причислен после смерти к лику святых, при жизни именуется "святейшим" (и контора, управляющая делами Церкви и возглавляемая Святейшим и Высокопреосвященными, именуется не просто Синодом, а Священным Синодом)." В общем, "рай на Земле", да и только!

Несмотря на свои космистские заблуждения (а может быть, и благодаря им), Владимир Соловьев обладал глубоким даром исторического предвидения - даже сквозь советскую эпоху. Так, за мессяц до своей смерти (июнь 1900) он записал в дневнике: "Мне странно видеть беспрепятственный, торжественный чин богослужения. Я чую близость времен, когда христиане опять будут собираться в катакомбах, потому что вера будет гонима, быть может, менее резким способом, чем в нероновские дни, но более тонким и жестоким: ложью, насмешкой, подделками... Разве ты не видишь, кто надвигается? Я вижу, давно вижу!" И добавил впоследствии: "Надо быть готовым к тому, что девяносто девять священников из ста объявят себя за антихриста." Епископ Игнатий Брянчанинов предвидел именно "реакционную" позицию этих "девяносто девяти": "Противники Антихриста сочтутся возмутителями, врагами общественного блага и порядка." (1)

Схиархимандрит Лаврентий Черниговский: "Приходит время: закрытые храмы будут ремонтировать, оборудовать не только снаружи, но и внутри. Купола будут золотить как храмов, так и колоколен, а когда закончат все, наступит то время, когда воцарится антихрист... И видите, как все коварство готовится? Все храмы будут в величайшем благолепии как никогда, а ходить в те храмы нельзя."

"Ну, - пройдет демократическая пошлость и настанет аристократическая, - мрачно предвидел В.Розанов. - О, как она ужасна, еще ужаснее!! ИИ пройдет позитивная пошлость и настанет христианская. О, как она чудовищна!!! Эти хроменькие-то, эти убогонькие-то, с глазами гиен... "По-христиански" заплачут..."

Далее, если монархизм еще в 1989 можно было рассматривать не более, как оригинальный салонно-маргинальный анахронизм, то позднее он превратился в быстро оформляющийся серьезный политический проект. Причем, как и в случае "реставрации" Православия, главными "возрожденцами" становятся бывшие идеологи коммунизма и ультра-либеральные персонажи, чем бесспорно подтверждается сугубо инерциальный характер этого процесса. Практически все сегодняшние монархисты представляют себе эту реставрацию как окончательное достижение исторического равновесия, полное утверждение энтропии, и это стремление к обездвиженности и угасанию ныне по странной логике считается "возвратом к традиции". Не это ли предвидел еще в 1928 Оптинский иеромонах Нектарий, когда на вопрос "будет ли Царь?" отвечал коротко и ясно: "Антихрист".

Подобным же образом "возрождается" и "имперская" идеология. И вновь здесь чрезвычайно показательно, что ее ревностными апологетами становятся те, кто в свое время не жалел сил для разрушения СССР. Показательно, что после разрушения геополитически единого Союза, его главный разрушитель и крупнейший осколок - РФ - стал проводить нео-имперскую политику "новой интеграции", апеллируя уже к "единству" сугубо экономического, финансового и информационного "пространства", как лишь составной части подобного глобального "нео-пространства". И это сущностное содержание "нео-имперской" политики довольно удачно маскируется пропагандистскими причитаниями о "восстановлении страны", на которые охотно клюют наивные рядовые "империалисты". Нелишне напомнить, что Союз был разрушен "демократическим движением" именно тогда, когда оно взяло на вооружение лозунг "возрождения российской государственности", - и это один из ярчайших примеров политической инверсии. "Пожалуй, если есть надежный, стопроцентный способ окончательно добить остатки старой культуры, так это именно попытка ее "возродить", - точно заметил философ Сергей Корнев.

Есть какая-то жестокая историческая ирония в том, что девиз К.Родзаевского "Бог, Нация, Труд" сегодня вполне может быть написан на двуглавом гербе "новой России". "Вера в Бога" стала обыденным явлением. Национализм все более входит в политическую моду - однако, под ним понимается уже не выражение качественного своеобразия русской традиции, а стандартная для исторически бездарных народов этнократия: если нет более глубоких идей, то ничего не остается, кроме идеологии защиты количественной совокупности "своего" населения, мировоззрение и интересы которого уже предельно деградировали и ничем, в сущности, не отличаются от мировоззрения и интересов других народов. Наконец, идеология "труда" - даже еще больше, чем в "планово-авральную" коммунистическую эпоху - становится важным атрибутом официальной доктрины. Нео-буржуазная роботоподобность и машинальность становятся характерными приметами тех русских, кто научился "работать по-новому". Тогда как русская трудовая традиция, как всегда сочетающая в себе противоположные качества - Левши и Обломова, имеет соовершенно иную природу. "Ни один народ в Европе, - писал Василий Ключевский, - не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе мы не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному труду".

Итак, либеральная инерция утверждения власти нео-буржуа сегодня уже плавно "перетекает" в инерцию нео-"царства" и нео-"жречества". Эта инерция еще более плотна, еще более лишена "преодолевающих" качеств, и поэтому в современном русском обществе все популярнее становится идея "порядка". К этой идее в конечном итоге сводятся все политические проекты - от "радикально- властных" до "радикально- оппозиционных". Поэтому все "упорядочивающие" идеологии - Православие, монархизм, национализм, социальность, демократия и т.д. - постепенно сливаются в единое энтропийное целое, в общую посредственную идеологию Анти-России.

Анти-Россия постоянно и методично усредняет все русские противоположности, русские "воли". Она принципиально не способна породить новый, небывалый и авангардный политический проект, который вобрал бы в себя все внутреннее метафизическое и мифологическое богатство русской традиции. Она может лишь внешне реставрировать прежние и угасшие формы харизмы, всячески их перекомпоновывать и менять при их быстрой и неизбежной рутинизации. Провиденциальная двойственность России, эта особая форма ее единства, все более вытесняется пропагандой того или иного "единообразия", не имеющего с этим традиционным единством ничего общего, но тем не менее принимаемого за "порядок"! И это всеусредняющее, контр-традиционное "единообразие" ныне плавно "эволюционирует" по шкале: либеральное, либерально-консервативное, реакционное... И по ходу этого "движения" русская политика все с большей наглядностью превращается в "общество спектакля".
 

В своих мемуарах Борис Ельцин назвал главную цель текущей политики, которая в действительности превосходит его личное в ней участие, - "успокоить Россию" и навсегда покончить с ее развитием в скачках "от переворота до переворота". Показательно, что по мере этого энтропийного угасания русской традиции все более реставрируется видимость ее давно забытых проявлений. В этом и состоит сущность эксперимента "Возрождение", в этом и заключается становление Анти-России. И в точке ее победы Россия вместо своей таинственной миссии - воскресения из этого мира, его тотального преодоления, навсегда упадет в кишащий выряженными a la russe чертями тихий омут.

(2) Насчет "вперед" Гребенщиков (это его песня из альбома "Лилит") явно загнул, но вот сравнение этого "паровоза" с "мессией" в самую точку; а далее там показательна и другая фраза - про его знание "как открыть дверь", любопытно коррелирующая с повестью Виктора Пелевина "Желтая стрела". (в текст)