Такова политическая традиция. Но после становления описанного нами выше ("Политическая инверсия") либерального "Центра" и смещения его "вправо", она сама превращается в собственную контр-традицию. Что она собой представляет, вполне соответствует другой шмиттовской констатации - "ослабленные, извращенные до паразитарности и карикатурности виды "политики", в которых от изначального разделения на группы "друг-враг" остается лишь какой-то антагонистический момент, находящий свое выражение во всякого рода тактике и практике, конкуренции и интригах и характеризующий как "политику" самые диковинные гешефты и манипуляции." И эта инверсия завершается в безвозвратном погружении всей официально текущей "политики" именно в такую "карикатурность", где "правящее" и "оппозиционное" по инерции сменяют друг друга в пределах "классического" спектра - Правые, Центр, Левые - безо всякого выхода за его уже полностью исчерпанные пределы. Политические "лидеры", по остроумному замечанию политолога Франсуа-Бернара Юи, сегодня больше напоминают "дилеров", выносящих на политический "рынок" отличающиеся лишь нюансами остатки некогда глубоко различных и еще несмешанных идеологий.

В самом деле, сегодня практически всякая "религиозно" мотивированная политика уже не имеет никакого отношения к Традиции, поскольку интенсивность в данном случае обозначает в первую очередь эзотерическую фундаментальность соответствующих сил. Если же ее нет, то именно религиозно "окрашенная" (sic!) политика становится наиболее ярким выражением инверсии. Но где есть подобная фундаментальность среди нынешних политических движений, заявляющих о своем прямом следовании авраамическим религиям? Она отсутствует в христианских партиях, которые выхолащивают Христианство до проповедей морализма и "покаяния". Ее нет в сионизме, далеком от глубины каббалистической мистики и ориентированном на внешнюю, талмудическую сторону Иудаизма. В исламских же движениях за эту фундаментальность сегодня часто принимается лишь строгое следование нормам шариата без его внутреннего, суфийского стержня.

Всякая "национально" мотивированная политика в современном обществе, вкусившем индивидуалистического либерализма, является лишь его иновариацией. Нынешний национализм также уже зачастую лишен своей традиционной интенсивности, раскрывавшей некогда в самых различных нациях гиперборейский, расовый исток, и представляет собой "экстенсивное", профаническое явление, вызванное чисто экономической необходимостью защиты "своего" рынка, его производителя и потребителя, говорящих на одном языке. Каждый такой "рынок", охватывающий собой культуру, фольклор, обычаи, и именуется сегодня "национальным государством" (Etat-Nation). При этом эти "рынки" могут соперничать и даже воевать друг с другом, но - безо всякого качественного прорыва в иное, традиционное понимание нации. Но даже и "антирыночный" национализм не может к нему приблизиться, поскольку инерция либерального индивидуализма такова, что у каждого она создает совершенно особую картину "национального идеала", вследствие чего все "националистические" движения обрекаются на нескончаемое дробление. Любопытно, что это дробление обычно происходит пропорционально нарастанию у "националистов" подозрительности к своим "друзьям", которая, в конечном счете, даже превосходит ненависть к явному "врагу".

Что же касается политики, по Шмитту, "хозяйственно" мотивированной, то здесь в современном мире вообще уже невозможно сколь бы то ни было устойчивое и четкое оформление пары "друг-враг". Марксистская теория "классовой борьбы" была первертным, но понятным отражением еще четко фиксируемого перехода на последнюю в традиционном историческом цикле, "шудрическую", "пролетарскую" ступень кастовой деградации. После этого, в "точке безвременья" контр-традиции, когда из этих "шудр" вновь формируется "буржуазия", превращающаяся затем в новый "класс управленцев", хозяйственные отношения в обществе настолько хаотически перемешиваются, что все экономические субъекты, из которых уже никто - и даже конкретные банкиры в системе "виртуальных финансов" - не является действительно самостоятельным и автономным, становятся неким подобием описанного "посредника" между "отсутствующими" "другом" и "врагом". Более того, уникальность современного "рынка" состоит в том, что, если он объявляется "другом", то это заведомо исключает какую бы то ни было политическую интенсивность, которая в этом случае подменяется вовлеченностью в инерцию того или иного "гешефта". А если "врагом", то последовательная интенсивность в данном случае должна вести к отмене всякого "посредничества" и, стало быть, упереться в "отмену" самого современного человечества, которое уже по-другому жить не умеет.

Времена политических идеологий канули в Лету. Сегодня любая идеология, собранная из деталей "классического" спектра и претендующая на "перспективность", с невероятной скоростью "застывает" в нечто формальное и ограниченное, чем, таким образом, обращается против самой себя, против своего изначального импульса. В этом отражается тотальная исчерпанность всего этого спектра. Но, как свидетельствует одно древнее изречение, "когда все покажется потерянным, все будет спасено".
 

Такая альтернатива уже не является "оппозицией" - поскольку само это определение принадлежит все той же, "классической" системе. Альтернатива - это нечто взаимоисключающее со всем ее спектром. Но, тем не менее, именно альтернативные движения как раз и содержат в себе ту политическую "мотивацию иного рода", по Шмитту, которая только и способна сегодня, в конце ХХ века, с наибольшей интенсивностью определить "друга" и "врага".

Конец века отмечен тем, что объектом политики все более становится экология. Не в расхожем и упрощенном смысле (как "охрана природы"), и не в понятиях различных нео-спиритуалистических теорий ("синергетики" и т.п.) , но - в сугубо традиционалистской перспективе, как учение (logos) о месте, родине (oikos) самого человеческого архетипа. "Обустройство" этого "oikos'a", задание ему различных nomos'ов (законов) - экономика - сегодня настолько абсолютизировано, что вопрос о его цели практически подвергнут забвению. И именно это, нескончаемо и бесцельно "обустраивающееся" человечество, сегодня является объектом инверсии. Кроме того, его размножение имеет самодовлеющий, сугубо количественный характер, где одно бессмысленно "обустраивающееся" поколение просто следует за другим. Таково сегодня медленное угасание рода homo sapiens (а точнее, уже homo oikonomikus), обреченного вне альтернативы на бесславный конец.

Альтернативных движений всего четыре - молодежное, экологическое, женское и пацифистское. Но они с очевидностью разделяются надвое, где первая пара все более осознает свои интересы как противоположные второй. В сущности, в женско-пацифистском движении вообще не содержится никакой альтернативы, поскольку именно оно и являет собой ярчайшее выражение сущности современного мира. Женские движения выражают не естественные интересы женщины, но противоестественные - феминистические, матриархальные, исходящие из инверсионного мифа о Великой Матери, забывшей о высшей мифологической роли Великого Отца и обожествившей само плодородие как таковое. Кроме того, само появление этих "движений по половому признаку" достаточно наглядно свидетельствует о процессе оживотнивания современного человечества.

Пацифистское движение неразрывно связано с женским и выражает идеологию глобального гуманизма. Эта идеология является совершенно контр-традиционной - не потому, что обращается к "человеческому", но - потому, что не видит ничего "сверх-человеческого", игнорирует его и обожествляет, таким образом, современное человеческое вырождение. "Борцы за мир" являются главными выразителями современной энтропии, тепловой смерти, которая преодолевается только "воскрешением героя" (выражение М.Серрано). Именно женско-пацифистские движения, а также выразители их идеологии в "классическом" спектре, представляют собой проводников нео-спиритуализма и внешней, моралистической "религиозности", этой непременной атрибутики политической инверсии.

Альтернативное движение, которое можно условно обозначить как молодежно-экологическое, по полном исчерпании"классического" спектра станет единственным выразителем политической интенсивности. Ассоциация людей, объединяемых им, будет нарастать и усиливаться пропорционально их диссоциации, отделению от всего инерциально-человеческого, от деградировавшего архетипа, принимающего внешний вид прежних проявлений Традиции. И, по мере того, как этот слабеющий архетип будет все более "втягиваться" в психофизические пародии на Традицию, именно молодежно- экологическая альтернатива начнет их "размыкание" за счет недвойственного сочетания ее безграничного интеллектуализма и нарастающей жизненной силы.

То, что сегодня называется "экологизмом", безмерно далеко от того, что мы имеем в виду. Современный экологизм практически весь базируется на консервативном сдерживании природных стихий, на поиске их баланса с техникой, во имя бессмысленного продления деградации современного человечества. Нео-экологизм, если так можно назвать то, о чем мы ведем речь, это, напротив, освобождение стихий и их прямое столкновение с радикальным технократизмом. И исход этой битвы решит все. Если человек сумеет полностью вобрать в себя ее энергетику и "оформить" ее - он войдет в новый земной цикл. Если же он предпочтет не "оформлять" ее, но - извлекать из нее метафизический путь, он выйдет в сверхчеловеческое состояние. А если по-прежнему будет пытаться поддерживать бесцельное "экологическое равновесие" - такая ситуация неизбежно взорвется тем, что обретшая  интеллект техника и насильно приручаемая природа рано или поздно объединятся против человека, ненужного и ничтожного посредника между ними.

Экология уже по определению стоит над экономикой. Поэтому нео-экологизм и является наиболее радикальной альтернативой современному миру, где экономика абсолютизирована. Но он призывает не к "поклонению природе", что проповедуют всевозможные нео-спиритуалистические течения, а - к осознанию традиционной ценности жизненного пространства. И - к его очищению от продуктов исторической инерции. Не к "сохранению" природных ресурсов, но - к их тотальному исчерпанию. Во имя того, чтобы человек, если он того сможет и достоин, вновь открыл бы свое традиционное место в природе, свою сакральную и героическую миссию.

Такой человек, отказывающийся отождествляться с природной инерцией (пусть даже и как ее "высшая ступень", что проповедуют космисты), и стремящийся к ее преодолению, напрямую приходит к созерцанию метафизических, надприродных Принципов, и действует в соответствии с ними. Это и есть внутреннее содержание подлинной свободы. Он открывает в себе "истинного человека" (инсан аль-казим в исламской традиции), в отличие от массы существ, уже утрачивающих даже человекоподобие, поскольку считают человека функцией от сугубо природных процессов. От разделяющих эту позицию уже недочеловеческих масс истинный человек и очищает свое жизненное пространство.

Сегодня не может быть никакого перспективного "националистического" проекта без стержневой экологической доминанты. Когда (как в современной России) более 70 процентов детей рождается с теми или иными физическими или умственными дефектами, всякий "национализм" обречен превратиться в пустую оболочку. Здесь все взаимосвязано - физически нездоровая личность способна лишь заботиться о своем выживании и погружаться в рефлексию над своей упадочной психикой, подменяющей полноценный интеллект. А врожденная интеллектуальная импотенция также, в конечном итоге, предопределяет психическую и физическую ущербность.

Поэтому новый экологизм будет неразделимо связан с евгеникой, наукой о всестороннем оздоровлении человеческого рода. В инволюционирующем современном человечестве необходим отбор интеллектуально и физически полноценных особей еще в материнской утробе, и затем воспитание их в мире чистой - эзотерической и мифологической традиции. (1) В сущности, все дети интуитивно тянутся к мифу - только этому мифу надо вернуть его исконный, гиперборейский, героический характер стремления к Невозможному, к Абсолюту. Ребенок онтогенетически соответствует именно Традиции, тогда как современная нео-мифология пожилого человечества - контр-традиции. Поэтому все ссылки последнего на "жизненный опыт" ныне совершенно фиктивны - этот "жизненный опыт" в подавляющем большинстве случаев сводится лишь к занудному повторению обветшавших и урезанных истин, тогда как новое, евгенически отобранное поколение будет прозревать сквозь них путь. Путь, ведущий к новому, неразрывному сочетанию Слова и Действия, или "Солнца и Стали", по названию великолепного и опередившего свое время эссе Юкио Мисимы. О цепляющихся же за старые, абсолютизированные, а значит, уже инверсивные, ставшие ложью "истины", прекрасно сказано в апокрифическом Евангелии детства, где пятилетний Иисус отвечает старцу Закхею: "Как ты, который не знаешь, что такое альфа, можешь учить других, что такое бета. Лицемер!"

Новый экологизм неотделим от молодежного движения, потому что только молодежь может обладать подобным мировоззрением, тогда как "молодящиеся" старики озабочены лишь продлением своего существования. Новая молодежь выбирает не выживание в их обществе, но собственную, полнокровную и яркую жизнь. Поэтому для нее априорно "малы" все рамки предлагающейся сегодня социализации, включения в современное инерциальное общество. Эта молодежь борется не с "устаревшим", но - вообще с устаревающим, отказываясь абсолютизировать что бы то ни было из того, что ныне кажется "всем". Этот "отказ" предвидел еще основатель дадаизма Тристан Тцара: "Довольно художников, литераторов, музыкантов, скульпторов, попов, республиканцев, роялистов, империалистов, анархистов, социалистов, большевиков, пролетариев, демократов, солдат, полицейских, патриотов. В конце концов, все это глупости." Любопытно и его же наблюдение: "Русские - прирожденные дадаисты". Которое сегодня проявляется максимально и с неподражаемой национальной спецификой, заставляя работающих в России экспертов из Питтсбургского университета Н.Конди и В.Падунова с либеральной опасливостью констатировать: "наиболее радикальные и заметные группы нового поколения с гордостью принимают название похуисты... Их произведения невидимы, поскольку их творческий метод состоит в отказе производить объекты и культурные ценности. Они производят себя как субъектов."

Новая молодежь воплощает собой доведение до предела всех ультрасовременных тенденций. В самом этом доведении также произойдет раскол на "движение инерции" и "движение преодоления". Инерция приводит лишь к тому, что человек, как посредник между техникой и природой, окончательно растворяется в потоке производства и потребления. А "динамика преодоления", напротив, превращает поколение компьютерных игр в "расу терминаторов" - воплощение предела современного технократического общества и суда над ним. (2) Что же касается "потребления" - этой природной функции, - то оно должно не ограничиваться, к чему призывают инерциальные консерваторы, но, напротив, быть доведенным до своего предела, до того, когда люди окончательно превратятся в описанные Ж.Делезом и Ф.Гваттари "машины желания". Потому что, когда желание и машина совпадут, они обратятся против самой экономики, способной выдавать себя за "абсолютный критерий" лишь пока она обслуживает умеренных посредственностей. Отметим только, что само это желание, весь его стихийный размах, человек должен подчинять своей персональности, а не наоборот, свою персональность ему, что лишает ее самостоятельности. Это тонкое различие прекрасно запечатлено в другом апокрифическом Евангелии, от Фомы: "Иисус сказал: "Блажен тот лев, которого съест Человек, и лев станет Человеком. И проклят человек, которого съест лев, и лев станет человеком".

Из этого недвойственного, радикального сочетания "стихии" и "терминаторов" явно должно родиться нечто третье. То, где глубочайший интеллект и мощь физической природы уже не будут раздельными. Но не будут и просто "соединенными" или "смешанными" - речь идет о вообще ином состоянии бытия. То же самое относится и к понятиям нации и глобальности. Но этот, уже постмондиалистский, этап сегодня пока еще заслонен все более мрачнеющей и стареющей реальностью, узурпирующей внешние формы Традиции. Однако, отказ новой молодежи от всех этих внешних форм не должен приводить к отказу от Традиции вообще, от ее внутренней сущности, без которой любое действие будет по сути лишь повторением одного и того же. Путь новой молодежи лежит именно по этой "пограничности" и требует постоянного риска, потому что именно в таком "бытии без укрытия в максимально рискованном риске", по выражению Хайдеггера, и проявляется Дух. Дух Традиции отражается именно в активистском принятии всех экзистенциальных категорий - жизни, любви, смерти - и требует их максимальной реализации. Это и составляет альтернативу современной инверсии этих категорий, которые минимализированы и низведены на уровень стандартных усредненных обыденностей. Новая молодежь, окончательно освобождающая Традицию от экзотеризма, приносит с собой "вселенскую весну", которая есть, по Г.Джемалю, "радикальная свобода от причинно- следственного закона". Отныне политика для нее навсегда становится искусством, игрой, "хэппенингом", интенсивность которого плавит любые социальные структуры, склонные к застыванию и самоабсолютизации.

Архаичные приверженцы "классической" политической модели - "Правые", "Левые" и "Центристы" - способны решать сложности сегодняшнего дня лишь за счет того или иного их "пресечения". Нескончаемая инерция таких "пресечений" означает в сущности эскапизм, пугливое стремление избегнуть этих сложностей, а не преодолеть их. А преодоление это требует тотальной внутренней свободы, которая равным образом отсутствует и у закомплексованных "консерваторов", и у "либералов", ограниченных свободой внешней, и у "прогрессистов", зацикленных на идее "эволюции". Такая внутренняя свобода близка античной традиции киников, наследовавших активное странничество гиперборейцев. Киники не были анархистами, просто им было очевидно, что все самоцельные социальные структуры и самозамкнутые "структуры сознания" достойны лишь сокрушительного стёба. Их стиль, если его сопоставлять с сегодняшним днем, не имел ничего общего с "эстетикой болезненного" у хиппи, уныло блуждающих и вечно "спасающихся" подобно иудейским кочевникам, но, парадоксальным образом, напоминал только появляющийся ныне "изысканно-варварский" пост-панк. Киники не принимали никакой однообразной "оседлости" - экзистенциальной, интеллектуальной, эстетической, всякий раз вновь преодолевая холодным духом и горячей плотью рутину конформистского "теплодушия", рано или поздно окружающего любую идею. Поэтому и "нео-киникам" будет гораздо ближе противоречивая эстетика постмодерна, нежели все то, что сегодня только кажется "традиционным", а на деле представляет собой уже лишь апологию возврата к тому или иному виду комфортного благополучия - "духовного" или "материального". Таковы "пост-ситуационистские" выводы, совершенно совпадающие с традиционалистским "оседланием тигра". Прорыв в подлинную Традицию осуществят лишь те из стремящихся к ней, кто, усвоив ее метафизическую первоначальную простоту и полюбив ее мифологическую цветущую сложность, не остановится на этом, но развернет свое мировоззрение в технотронную фантастику и воссоединит с ним органическую стихию.

Именно так и могут быть разомкнуты фатальные рамки инверсии на социальном уровне - ряженая, все ограничивающая, усредняющая и упрощающая контр-традиция просто не найдет "материала" для своего воплощения и угаснет. А путь Традиции, ведущий в чистую метафизику, пролегает ныне сквозь глобальную политическую победу альтернативизма. Сама эта победа безальтернативна - никакие движения, даже стремительно "правея", не сумеют противоречить идеям молодежи и экологии - всякое подобное противоречие будет только вскрывать их пугливо-сенильный, параноидально- "надзирательский" и безлико- экономический характер, жалкую идеологию политических ничтожеств.

Показательно, что подделки на молодежные и экологические движения чаще всего политически проигрывают - наглядным примером здесь служат выборы в Государственную Думу в России, стране, являющейся "лакмусовой бумажкой" мировых процессов. Эти движения ныне находятся еще в непреображенном, "гондваническом" состоянии, в них еще не пришли "гиперборейцы". Поэтому для радикальных альтернативистов они не могут являться полноценными политическими "друзьями", равно как и женско-пацифистские движения не являют собой "врага". Все они в той или иной мере представляют собой лишь "посредников", не способных к предельной политической интенсивности. Такая интенсивность пробуждается лишь в тех борцах, которые презирают всякую посредственность и потому понимают глубочайший смысл волошинской строки - "только противник в борьбе может быть истинным другом". 

(2) По примечательным данным американских программистов, компьютерная техника в России на 90 процентов занята играми. Но видеть в этом "непрагматизм" могут лишь наивно убежденные в адекватности и устойчивости "объективно реального"... (Самых "убежденных" отсылаем к повести Виктора Пелевина "Принц Госплана".) (в текст)