Надо сразу же заметить, что, говоря об этом "особом пути" (традиционном для русской мысли термине), мы вновь сталкиваемся с двойственностью России и Анти-России, каждая из которых может к нему апеллировать. Но инверсия "особого пути" Анти-Россией непременно сопряжена с проповедью того или иного ограничения (национальной, конфессиональной, политической и др. изоляции) что является радикальной противоположностью традиционной "безмерности" русского характера, да и, кстати, отвергает саму идею пути как такового, подменяя его стремлением окончательно "достигнуть" неких статичных "идеалов" из прошлого. Подлинный особый путь России, напротив, близок даосской идее пути (дао) именно как движения к Абсолюту, хотя, конечно, и не тождественен ей напрямую. И творчество Волошина может послужить яркой иллюстрацией этого мистического пути.

Волошинское творчество можно условно разделить на три этапа. Первый связан с его "ницшеанскими", гностическими, алхимическими и оккультными изысканиями. Одно время он тесно сотрудничал с известным "антропософом" Рудольфом Штайнером - вплоть до того, что принимал участие в строительстве его "храма" Гетеанума - однако, вскоре произошел разрыв: Волошин разочаровался в штайнерианцах, разглядев в представителях этого нео-спиритуалистического направления несчастных людей, "изнасилованных истинами", не способных увидеть за ними духовный и интеллектуальный Путь. Живя в Париже, Волошин не только был близок кругу интеллектуалов, группировавшихся вокруг журнала "Le Voile d'Isis" ("Покрывало Изиды", где, кстати, Рене Генон печатал свои ранние статьи), но и чрезвычайно глубоко интересовался тайной Ордена Тамплиеров - и некоторые оставшиеся об этом сведения дают основания предполагать, что он сам был посвящен в одну из тех инициатических организаций, которые напрямую восходили именно к Тамплиерам. Это, кроме прочего, позволяло ему делать и весьма оригинальные историософские открытия: так, в статье "Пророки и мстители" Волошин утверждал, что Французская революция была историческим возмездием за кровавое уничтожение Тамплиеров, что выразилось в самом названии якобинцев, как бы наследовавших имя Якоба де Моле, последнего Великого Магистра.

И такое мировоззрение не могло не повлиять на восприятие Волошиным Русской революции. Созданный им в ее время поэтический "цикл о России, - пишет Юрий Мамлеев, - не имеет, может быть, себе равных в русской поэзии по глубине пророческих видений". И только третий этап творчества Волошина можно с той или иной степенью адекватности назвать специфически "коктебельским", в котором, сосредоточившись на мифологических данных о легендарной стране Киммерии, он стал одним из первых русских авторов, стремившихся прозреть на своей земле синтез "Арийского моря" и "Азийских высот". Следует, однако, отметить, что эти три этапа не являются четко разделимыми и подчас тематически переплетаются, хотя их стержневая хронология именно такова: эзотеризм-Россия-Киммерия.

Обычно творчество тех или иных мыслителей принято оценивать "по нарастающей", от ранних, зачастую "подражательных", интеллектуальных опытов до поздних, "зрелых" и фундаментальных работ. Но в случае Волошина, на наш взгляд, проявилось весьма необычное качество, связанное с тем, что его творчество - с точки зрения поиска в нем "формулы" особого пути России - следует воспринимать в ОБРАТНОЙ хронологической перспективе. Конечно, это вовсе не означает, будто последующие этапы в нем ценны менее предыдущих. Просто каждый из них играет роль как бы "расшифровки" и пояснения предшествовавшего, без чего тот был бы понят не совсем адекватно. Так, цикл о России трудно правильно оценить, если не рассматривать его уже априорно сквозь "магическую грань" именно мифологического, "полярного" и "киммерийского", восприятия России Волошиным. А ранние его "эзотерические" стихи и сонеты невозможно, в свою очередь, верно осмыслить, не ознакомившись со "вторым", "русским циклом". К ним можно подойти только сквозь "русскую тему", полагая ее необходимой ступенью в этом парадоксальном восхождении. Здесь мы не намерены углубляться в дотошное исследование причин этого парадокса, но отметим лишь, что в "русском цикле" Волошин несколько "адаптировал" чрезвычайно сложные темы своего раннего творчества, и таким образом превратил его в своеобразную открытую дверь к истоку. Этот цикл, таким образом, не только хронологически, но и символически стал в его творчестве центральным, несущим в себе таинственную парадигму русского пути. Его, этот путь, Волошин воспринимал в целостности и неразделимости, хотя, с другой стороны, всегда стремился ярко выявить и показать традиционную русскую "противоречивость". И показательно, что значение и влияние волошинского творчества достигло своего апогея именно в революционный период, отразившись, например, во множестве фактов одновременной (!) публикации его стихов и статей в белых и красных изданиях. (Что чередовалось и с обоюдными же запретами.) Все это было следствием очень специфического восприятия Волошиным революции - он был своего рода "белым революционером", радикально отвергающим как косную архаику, так и приходящих ей на смену "микробов разложения". Отсюда его известная дружба с Борисом Савинковым, единственным политиком своего времени, в котором Волошин видел яркое сочетание "полярных" качеств - "глубокой религиозной веры и презрения к человечеству". Не исключено, что Волошин оказал на Савинкова определенное духовное или даже инициатическое влияние, что прослеживается в действиях и стихах последнего и совершенно упускается из виду профанами от историографии и литературной критики.

Мы позволим себе привести здесь полностью одно стихотворение Волошина из "русского цикла" - "Благословение", само название которого несет отчетливо инициатический смысл "преподания благодати". Здесь, на наш взгляд, нашла свое яркое отражение не только беспрецедентная "особость" этого пути, но и - его "вектор":
 

Благословение мое как гром.
Любовь безжалостна и жжет огнем.
Я в милосердии неумолим.
Молитвы человеческие - дым.
Из избранных тебя избрал я, Русь!
И не помилую, не отступлюсь.
Бичами пламени, клещами мук
Не оскудеет щедрость этих рук.
Леса, увалы, степи и вдали
Пустыни тундр - шестую часть земли
От Индии до Ледовитых вод
Я дал тебе и твой умножил род,
Чтоб на распутьях сказочных дорог
Ты сторожила запад и восток.
И вот вся низменность земного дна
Тобой, как чаша, до края полна.
Ты благословлена на подвиг свой
Татарским игом, скаредной Москвой,
Петровской дыбой, бредами калек,
Хлыстов, скопцов - одиннадцатый век.
Распластанную голой на столе -
То вздернутой на виске, то в петле,
Тебя живьем свежуют палачи -
Радетели, целители, врачи.
И каждый твой порыв и каждый стон
Отмечен мной, и понят, и зачтен.
Твои молитвы в сердце я храню:
Попросишь мира - дам тебе резню.
Спокойствия? - Девятый взмою вал.
Разрушишь тюрьмы? - Вырою подвал.
Раздашь богатства? - Станешь всех бедней,
Ожидовеешь в жадности своей.
На подвиг встанешь жертвенной любви?
Очнешься пьяной по плечи в крови.
Замыслишь единенье всех людей?
Заставлю есть зарезанных детей.
Ты взыскана судьбою до конца:
Безумием заквасил я сердца
И сделал осязаемым твой бред.
Ты - лучшая! Пощады лучшим - нет!
В едином горне за единый раз
Жгут пласт угля, чтоб выплавить алмаз.
А из тебя, сожженный мой народ,
Я ныне новый выплавляю род!
 

Ясно, что патриотизм Волошина не имеет ничего общего с архаическими, моралистическими и "выживательными" концепциями сторонников метафизически оскопленной Анти-России. Это - патриотизм мистический, безжалостная, но и возвышающая, анагогическая любовь - не к современной родине, но к ее вечному, надмирному Принципу. Любовь, которая не останавливается на "воспевании" исторических архетипов России, но - преодолевает их. Приходя сквозь это преодоление к истоку истинной избранности. Естественно, что речь ни в коем случае не идет об отказе от русского архетипа как такового, но - о познании его глубинной и таинственной, мифологической и даже сверхмифологической "матрицы", в которой и кроется разгадка этого особого пути.

"Новый род", предсказанный Волошиным России, - это грядущая персонификация ее принципиальной, "неотмирной" сущности, та русская "квинтэссенция", которая противопоставлена "ветхому роду", склонному к внешней реставрации тех или иных форм своего исторического своеобразия. И в конечном итоге, этот русский "новый род" познает свою избранность по отношению ко всему "ветхому человечеству" текущего цикла, некую особую избранность, которая не столько проявляется в контексте религиозной и этнической специфики русской традиции, сколько - проходит сквозь нее, а потому принципиально отсутствует у других традиций и наций, как правило, останавливающихся на внешнем выражении "своего".

За этим совершенно инициатическим познанием логически должна последовать его реализация. Избранная Россия, посвященная в свою "взысканность судьбою до конца", уже не может удовлетвориться вообще никакой ограниченной целью - земной империей, райским спасением или "светлым будущим". В момент предельного современного кризиса она синтезирует все эти цели, но не останавливается даже на этом синтезе, который сам по себе может подвергнуться инверсии: империя, к примеру, подчинена экономике; религиозное "спасение" строится исключительно на морали; воля к будущему полностью зависима от социального манипулирования. Но далее извращения этих принципов традиционной России и их пародийного "воссоединения" инверсия простираться не может, поскольку ими исчерпывается вся русская реальность. Однако, особый путь России простирается именно далее...

Его "формулу" можно описать так: это ни в коем случае не конечное "достижение" чего бы то ни было, не "возрождение", не реанимация мертвящих исторических архетипов, чему учат строители Анти-России, превращающие нашу страну в "своеобразную" периферийную точку на орбите вокруг "центра" современного инверсионного мира. (А пределом инверсии становится отождествление России с этим "центром".) Однако, особый путь был бы бессмыслицей, если бы он означал просто уход от этого в небытие, в ничто. Поэтому для тех, кто слепо абсолютизирует реальность и инерциально движется по ее нескончаемым "проверенным орбитам", никакого "особого пути" просто нет. А для неудовлетворенных этим, особый путь России - это путь по ту сторону даже небытия, это тотальное самоисчерпание и самопреодоление, за пределом которых русская традиция вскрывается в своей метафизически АБСОЛЮТНОЙ сути, превосходящей любую реальность:
 
...Пусть темные планеты
В нас видят меч грозящих миру кар, -
Мы правим путь свой к солнцу, как Икар,
Плащом ветров и пламени одеты.
Но странные, - его коснувшись, - прочь
Стремим свой бег: от солнца снова в ночь -
Вдаль, по путям парабол безвозвратных...
Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит
В багровой тьме закатов незакатных...
Закрыт нам путь проверенных орбит!
 

Так, только через "русскую тему" и только ее посредством, и возможно глубокое проникновение в смысл волошинского послания. Упоминание "меча" здесь вновь вызывает яркую ассоциацию с даосской эзотерической традицией тотального самопреодоления, связанной с "переплавлением трупа в меч". (Ср. еще с "новым родом", именно "выплавляющимся" из "сожженного" русского народа.)

В приведенном отрывке встретился термин "парабола". И он далеко не случаен. Г.Джемаль так изложил его традиционный метафизический смысл: "Парабола есть путь сквозь бытие без вовлечения в него". И, по-видимому, тревожащая многих тайна миссии России связана именно с этим ее эссенциальным, внутренним качеством, из-за которого фатально рассыпаются в прах все ее попытки устойчивого "обустройства" бытия - от Святой Руси до построения коммунизма, от геополитики до современных "реформ". Но благодаря ему внутренняя Россия и "не вписывается" в привычные метафизические схемы, является подтверждающим их исключением, следуя своим особым путем, сочетающим радикальные противоположности и ведущим из бесконечности в бесконечность, от крайности агрессивного отрицания мира до его глобального (и не менее) преображения. Она "летит на землю с высоты" и "уходит, выполнив заданье" - как это увидел еще один "непонятый" поэт, Игорь Тальков, который был даже "присвоен" недалекими "возрожденцами", хотя воспевал небывалую еще "страну не дураков, а гениев". Именно такой, "параболический" вид имеет буква ижица  - последняя и применявшаяся только в сакральном языке буква традиционного русского алфавита, символизирующая собой то "последнее слово России миру", о котором говорили великие русские мыслители. Ижица также соответствует латинской букве V, "размыкающей", как доказал в одном из своих эзотерических исследований А.Дугин, каббалистический тетраграмматон (I-H-V-H). Кроме того, ее очертания практически тождественны астрологическому знаку Овна - символу "Эпохи Будущего", но уже не "земного", не "циклического", а - данного как знак несомненности Абсолюта.

Однако, если это "параболическое" качество внутренней России совершенно заглушено и не проявлено во внешней экзистенции, если провиденциальные "противоположности" русской традиции "усреднены", и, более того, эта "усредненная" экзистенция делается самодовлеющей, а значит - подобной остальному миру, то наш особый путь всякий раз упирается в циклические тупики ряженой Анти-России. Пытающейся опередить своим "возрождением" то, чему еще только предстоит родиться.