Да, Утопия! 

Декларируемый Вадимом Штепой принцип Утопии преодолевает современные черно-белые идеологии как таковые. Последние реактивны, раз и навсегда определяют жесткий каркас правил, авторитетных предписаний, догматов и стремятся к "Концу Истории". "Третий Рим" - вот он, "а Четвертому не быти". Созидательный импульс Утопии вызывает наибольшее отторжение у поклонников любых -измов, у ортодоксальных истинно-верующих, тотально серьезных, уверенных в своей моральной правоте. Фанаты "борьбы с врагом" увидят в RUтопии "крамолу", измену "вечным ценностям". Автор стремится провести пути исхода из этого неизменного болота: "Действительность преобразуют именно утописты, взрывая идеологическую структуру прежнего порядка".

В. Штепа характеризует Утопию как проект, универсальный в своей трансцендентности, потусторонности целей. Утопический идеал, тем не менее, взыскует позитивного воплощения в этой жизни. Здесь и сейчас, никем, кроме нас. Врагов не будет - никто не уйдет обиженным. Автора уже определяли "парадоксалистом"... 

Незавершенная, застывшая утопия вырождается в свою противоположность - идеологическую антиутопию типа Третьего Рейха или Сталинского Союза, стагнацию в поиске врага. Безостановочная RUтопия - "драйв", движение, постоянный прорыв в будущее, "ДА" жизни, как бы банально это не звучало. Но что может быть революционнее?
 

Название "RUтопия" четко определяет место, которого не существует (у-топия) - "отсутствие Руси". 

RUтопия - за пределами тяготения призрачных гео-политических "полюсов". Мыс Провидения (какая неслучайная символика!) стирает иллюзорную границу между Востоком и Западом, Чукоткой и Аляской. Двуликий Янус евразийства остается не у дел. RUтопия ориентирована на наследие Русского Севера: вольной Новгородской Руси. Колонизаторы Сибири, старообрядцы Выгорецкой республики, казаки Сечи, лихие ушкуйники, пионеры Аляски - разрозненные сведения об "иных русских" автор вписывает в единое полотно. 

Парадокс истории Российской Империи - экспедиции, снаряженные правительством из центра, шли уже по пятам поморов, казаков, старообрядцев, аннексируя открытые ими земли. Самый "край земли" - Курильские острова был открыт вольными казаками на 30 лет раньше прибытия "официальной" экспедиции. Теперь они могут быть подарены Японии под трубные гласы телекомментаторов о "возрождении" Третьего Рима и Святой Руси. Абсурд аболютистской властной "вертикали", наследующей злейшему ордынскому врагу, дожил до наших пост-современных дней, когда осколки Империи проваливаются в черную дыру охранительной идеологии "отрицания отрицания". Вереницы врагов - "террористы", "шпионы", "Запад"... Агрессивная "безопасность" как смысл жизни. Невозможность полноценного централизованного "нациестроительства" вокруг отчужденной Москвы - "россиянская" гражданская нация и не выклевывается - подводит черту под попытки дальнейшей модернизации РФ. Откуда вообще здесь возьмется "национальная политика", если самодовлеющий и единственный полис (а то и "полюс") – Москва?

Что конкретно предлагается "построссийским пространствам", которые "не желают входить в сферу "евразийского притяжения" и ассимилироваться в "Большом Косове"? Проект RUтопии, на первый взгляд, "грешит" все тем же критикуемым методом исключения, реактивностью. 

Увлекательных экскурсов в историю казачьего Запорожья, Русской Аляски, Вольного Новгорода, Югославии "третьего пути" Тито, "виртуальных государств" и даже молодежного рая на Ибице и Гоа вполне может показаться все еще недостаточно. Наиболее впечатляющая параллель - "Декларация Независимости" Джефферсона, воплотившая прозрения Мора и Бэкона, когда сам высокомерный старый династический свет отозвался на рождение нового народа Великой Французской революцией и последовавшей "весной народов". 

Трактат В. Штепы ближе к творению Мора по духу, чем по букве. В книге мы не найдем сугубо конкретизированных проектов социального устройства. Созданию очередной "авторитетной" теории автор предпочел пробуждение собственной интуиции читателя, его избавление от власти политических и пострелигиозных стереотипов, обожествляющих форму в ущерб содержанию. Автор обращается к опыту ранних, "помимогосударственных" христиан, далеких и от Иудейского синедриона, и от Римской империи. Младоверие и Северославия (названия глав книги) смешивают привычные небесные и земные маршрутные карты: "Исконная, многополярная и мультикультурная структура Руси... может прорасти сегодня именно как постмодернистский утопический проект". 

Ключевые проблемы современности - глобальное потепление, кризис национальных государств, демографический натиск Юга лишь ускоряют глобализационные процессы. Благоприятным исходом неизбежной глобализации автор считает "глокализацию" - возвращение к локальным корням на пост-современном уровне. Традиция и "авангард" практически совпадают, глупо бежать одного или другого. Революционно-футуристическая Северная Конфедерация органично наследует древнейшим этническим мифам Новгородской Руси. Образ "Сверхнового Света", ждущего своих Джефферсонов, предстает перед нами в виде набросков, эскизов.

Пирамидально-централистский принцип организации сменяется сетевым самоуправлением, горизонтальными связями между регионами, коллективами, людьми. Теперь связи легко обеспечить революцией в соответствующих технологиях. "Охранительная" жреческая власть уступает место пророческому духовному поиску. Новое начинается, когда зажившиеся на этом Старом Свете ветхие "современные" ценности - семья, работа, государство пародируют и пожирают сами себя. Иронично, подчас глумливо, этот неприглядный процесс выставляется напоказ. Для различения нового от старого используется все то же, ницшеанское деление активного и реактивного. Границы проводятся не между культами и культурами, а внутри них. Так, агрессивный пуританский ислам, лишь прикрывающий "количественную" этническую экспансию с Юга, противопоставляется "качественному", уникальному явлению - группе северных мусульман из Карелии, сохраняющих русскую идентичность, но при этом углубляющихся в суфийскую эзотерику, парадоксально близкую "безбожной" молодежной культуре музыки и протеста. Сдвиг Руси к Северу предполагается автором как антропологическая революция, сходная с той, которая когда-то превратила забитого еврея в гордого израильтянина. Аналогичная "сионизация" северного староверия, животворный "розановский" синтез умирающей христианской религии и пола - очередная "взрывная" идея, предлагаемая к актуальной реализации. Впрочем, читатель, воспринявший "RUтопический" метод, сможет уже достроить все сам, как ему нравится. Сам автор сравнивает свою книгу с ролью компьютерного exe.-файла.
 

Нарочитый оптимизм автора иногда захлестывает через край. Трудно воспринимаются некоторые карнавалистские, иронические элементы текста (впрочем, вполне преемствующие мистификации и розыгрыши Мора и Кампанеллы), кому-то покажется странной "несерьезно" оформленная обложка от Ультра.Культуры. Это отпугнет часть протестно настроенной интеллектуальной молодежи (основная target-group RUтопии). "Логичнее" вернуться в бесконечный тупик нонконформизма западного типа, заявить, вслед за героем "Бойцовского клуба", что "идеал недостижим"? Но от киношного "проекта Уничтожение" недалеко до 11 сентября. Вакцина от этой антиутопической болезни старых культур, агонизирующих в своем "наведении порядка", содержится в самой книге - успела бы она подействовать на юношески-сурьезные умы…

Иное возражение RUтопии скрывается в чертах русской культуры протеста и обновления, обходимых автором стороной. Невысказываемый "позитив" зачастую терялся в методе исключения миражей, "апофатии". Символом антимосковского восстания Разина был "невидимый" царевич "Нечай" - этим боевым кличем повстанцы демонстрировали отсутствие надежды на воплощенного "доброго царя". Упоминаемый автором платоновский "Чевенгур" был уничтожен всадниками Апокалипсиса ("кадетами на лошадях") сразу после пророческого сомнения одного из героев. Красный рыцарь Копенкин высказался в том духе, что город, по-настоящему исполненный "коммунизма" (позитива, добра), был бы давно стерт с лица грешной земли. Легендарные народные страны Свободы - "Опоньское царство", Беловодье - воспевались как изолированные от мiра. В конце концов, сам имперский принцип в России тоже подчас предстает его адептам в утопических тонах, и его размежевание с республиканской Новгородской идеей теряет заданную напряженность. 

Со сколькими потерями пройдут RUтопические формулы "сквозь огонь нетовщины" (фраза из первой книги В.Штепы - "ИNВЕРСИИ", 1998)? 
 

В итоге: 

RUтопия претендует на миссию, совмещающую радикальное историко-культурное отрицание с утопическим утверждением в единый транскультурационный метод.

RUтопия завершает Великий пост-, повествуя о рождении на обломках Империи "нового народа", уже зачатого в авангардных предвосхищениях прото-культуры. 

Так или иначе, задать соответствующее прорывное настроение RUтопии удалось. Чувствуешь в морозном воздухе февраля первые дыхания весны, когда "ордынская столица" смыта ясным северным небом.