Михаил Эпштейн

 

О СТИХИЯХ

В России четыре стихии повенчаны парами: воздух с огнем, а земля с водою. Однополые парочки: он с ним, она с нею, а почему так судил язык, мы не знаем, но простодушно ему доверяем. 

Что воздух дружит с огнем - тому свидетель дым, вольно гуляющий по российскому поднебесью: от пожаров, радиаций, дружеских перестрелок, трудовых перекуров, разливанных нефтяных скважин и задушевного выдоха-перегара. Еще у Грибоедова дым Отечества назван "сладким" и "приятным". "И ты, огневая стихия, безумствуй, сжигая меня" - так пророчески обращался Андрей Белый к родине еще в 1917 году ("Родине"), словно бы предвидя ленинскую формулу огневой политической магии: "Коммунизм - это есть Советская власть плюс электрификация всей страны". После того, как, в согласии с ленинским планом ГОЭЛРО, советская власть бурно соединилась с электричеством, в воздухе еще больше запахло дымом, причем горьким и едким, как от заживо сжигаемых тел и вещей. Как считается, план электрификации был выполнен к началу 1930-х годов - и вот уже поэт Павел Антокольский в своем сборнике "Большие расстояния" (1936) любуется тем, как "вся страна лежит, от дыма хорошея". 

Другое любовное соединение, на этот раз нежно-девичье, - земли и воды, которые льнут друг к другу извивами и всхлипами размягченного вещества, неизбывной и вездесущей грязи. В России земля всюду, где это только возможно, норовит впитать в себя больше воды и раскваситься в болотце. Деревенские улицы давно уже превратились в заливы и побережья всемирного океана трясины. И городские тротуары уже через трещины всосали в себя родимой земли и густо смешали ее с небесной влагой в болотистый слой, простершийся как новый геологический период над всей российской ноосферой. 

Дым и грязь - две особенности российского пространства, которые утепляют и умягчают его. Конечно, главные человеческие потребности: дыхание и ходьба - очень затрудняются дымом и грязью. Саднит в груди, ноют колени. Однако пространство в целом вроде как очеловечивается, точнее, отелеснивается. Воздух от дыма теплеет, приближаясь к температуре выдоха. Земля от грязи мягчеет, приближаясь к консистенции тела. Такое все вокруг становится пахучее, едкое, вязкое, сырое - как я сам. Как плоть моя и душа. 

"Позволь же, о родина мать, в сырое, в пустое раздолье, в раздолье твое прорыдать..." (Андрей Белый, "Отчаянье"). Может, это и есть российский способ освоения пространства? - побольше в нем нарыдать, надышать, надымить, натоптать, чтобы поселить в пустой равнодушной бескрайности что-то родное себе. Влажно хлюпающее, горячо дышащее. Завернуться в пространство как в материнскую утробу, где и газы, и воды, и пузыри, - сплошное бурленье и бурчанье рождающей трясины. 

Вот что такое задымленный воздух и расквашенная почва - это усилие людей изменить субстанцию огромной страны, когда нет силы придать ей расчлененную форму. Нельзя застроить-замостить столь огромное пространство - так хоть как-то разогреть-разжижить его. Размочить слезами землю, разогреть дыханием воздух. Напустить грязи и дыму. Не окультурить - так отелеснить. Чтобы упасть - так не на жесткую землю, а в бормочущее чавкающее месиво. Чтобы задохнуться - так не ледяным ветром, а душным выдохом родных перегаров-пепелищ. Пусть вода и огонь умилостивят эту жесткую землю, этот огромный холодный простор. 

Такова эта волевая интуиция пространства как распахнутой и безликой телесности, еще не расчлененной или уже расплывшейся: родильной утробы - или отхожего места, отстойника нечистот, грандиозной космической параши... Снять преграду между собой и природой, раствориться в ней всеми потоками и выделениями человеческих производств. Что с экологической точки зрения, загрязнение пространства, с мифологической - его смягчение и утепление. Ребенок любит возиться в собственных слюнях и прочих выделениях, любит топтаться в лужах, в грязи, месить ее ногами, словно бы наслаждаясь материнской податливостью огромного тела земли. Не таков ли детский, мифологический импульс отелеснивания неподвластной природы, определивший все экологические беды и безобразия в России? 

Америка - совсем другая. В ней нет этой размытости стихий, с которой так легко до самозабвения смешаться сиротливому телу странника. Американский простор огромен, но четко вылеплен. Каждая стихия - сама по себе. Воздух к воздуху, земля к земле подогнаны плотно, с огнем и влагой не смешаны, дымом и сырью не пахнут. А если набежит вдруг невзначай дух листвяной прели или "дымок спаленной жнивы" - сразу повеет Россией, где все почему-то тлеет, гниет, окисляется... 

Америка вообще мало пахнет. Таким густым настоем и свирепством запахов, как в России, здесь не надышишься. Даже в летнем лесу пахнет не чем-то особенным, травяным, листвяным, цветочным, ягодным, а просто легкой свежестью, как будто и дремучие подмышки страны протерты дезодорантом. Запахи - ведь это молекулы, блуждающие далеко от исходного вещества. А в Америке они вроде и не блуждают, и вещество не ветшает и не лохматится далеким разбросом своих частиц. Соблюдает свои пределы, как будто послушное законам о частной собственности, и запахов не расточает. 

Кстати, употребление духов и одеколонов в Америке вообще не очень поощряется, а в последнее время все больше сходит на нет, поскольку квалифицируется как агрессия одного тела против другого. С какой стати этот пахучий субъект покушается на мои ноздри? По какому праву учиняет экспансию в пространстве и бомбардирует меня своими молекулами? Возник даже особый, политически грозный термин "пахнутизм" (smellism), который встает в один ряд с расизмом, сексизмом и прочими преступлениями против человеческого достоинства. Я не имею права навязывать черным, или женщинам, или гомосексуалистам ценности своей белой, мужской, гетеросексуальной цивилизации. По той же причине я не имею права никому навязывать эманации своего тела. Пользуйтесь дезодорантом, который отбивает запахи, а не одеколоном, который засоряет ими общественный воздух. 

Так что в Америке каждая стихия - сама по себе, и оттого не так уж и стихийна. Вода не так землиста, земля не так водяниста; да и огонь не так пахуч, как бывает, если вещь горит через силу, если огонь насилует в ней земляной или влажный состав, изрыгая непроглоченные частицы черным вонючим дымом. В Америке стихии заняты своим делом и в чужие дела не вмешиваются, так что называть их стихиями язык не поворачивается - скорее уж "формы вещества" или "элементы природы". Так, собственно и догадался назвать их родной язык: стихии по-английски "elements". Элемент и есть элемент, составная частица, которая свое место знает и никуда не рвется, поскольку уже "в составе". Не то что стихия, хлещущая через край, наперерез и вперемешку с другими стихиями, - уголовщина огня и "мокрое дело" российской земли. 
 

Февраль 1992 
 
Из книги "НА ГРАНИЦАХ КУЛЬТУР. Российское-американское-советское", Нью-Йорк, Слово/Word, 1995. В КИТЕЖЕ воспроизводится с позволения автора.  
 
 КИТЕЖ |Контексты