Константин Орехов

ВЕСНА РЕСПУБЛИКИ

А.Кившенко - Отправка Марфы-посадницы и вечевого колокола в Москву

Прелюдия

Возможно, в мифе о Средних, Срединных веках скрывается не снисхождение в духе «развитых» просветителей Нового Времени, но тоска по ушедшей социальной гармонии в мире сем, страх перед будущим - мечта о возвращении Золотого века. В этой связи информационный шум последних лет по поводу «Нового Средневековья» представляется интересным знамением времени.

Казалось бы - все просто и уже сказано до нас. Под наиболее яркими лейблами «последние люди» потребляют коктейль из обычаев и верований, социальных рекомендаций и табу, соответствующую всему этому «архаичную» эстетику. На деле же коктейль «Средневековье», к соответствующей цивилизации 6-14 вв. имеет самое опосредованное отношение. Так как роль посредника выполняет наследие эпохи Просвещения, то и сами «Новые Средние Века» выглядят сверх меры модернистскими. Не случайно новоявленные «средневековые» радетели, типа Белковского, предлагают свои до коликов толкиенутые сценарии властям РФ, пытающимся решить проблемы модернизации по устаревшим рецептам абсолютизма и государственного национализма 17-19 веков. И конечный итог таких «традиционалистских» демаршей прозрачен - окончательное застывание россиянского «общества» как такового. Оное становится само себе абсолютом (как в муравейнике), не может тронуться с места, «законсервировавшись» перед столь ожидаемым самими же консерваторами распадом страны и ее окончательным употреблением извне.

Присутствие «средневекового» мифа на балаганных ток-шоу нарушается лишь ожиданием некоей «разноцветной революции», которую, вроде как, надо «держать и не пущать». Такое вот странное «Средневековье». Повторяю, все это сказано до нас. Остается лишь сожалеть, что лишь в сказках Андерсена консервативные господа переносятся в свою любимую эпоху по-настоящему. Представим себе на миг Белковского перед ватагой крестоносцев или опричников: бессмертное Run Forrest! Run! было бы еще не самым плохим исходом для «гибкого политтехнолога»…

Как ни странно, у многих традиционалистов наблюдения нового витка тотального потреблятства вызывает возгласы: «Наконец-то», «дождались!»

Древнерусскими книжниками Антихрист, зачинаемый «непорочно» от злого духа, неслучайно назывался Блядиным Сыном: с самого начала «нецензурное» слово обозначало ложь как таковую, отнюдь не сводясь к амурным частностям. А ведь «Новое Средневековье», если и не «Великая ложь нашего времени», то… Поговорим об этом.

Все века, кроме нашего собственного…

Если уж пускаться во всегда сомнительные исторические аналогии - правдоподобным выглядит сравнение современных «неоконсервативных» России и мира с Викторианской эпохой, отнюдь не сводившейся, разумеется, к территории тогдашней владычицы морей. Душный морализм двойных стандартов, симулякры империй, лишенных собственного оправдания, властвующих уже не над тайной смерти, как прежде (М. Фуко), а над измеренными территориями и массами разноцветных особей, которых надо то ли «цивилизовать», то ли выжать все соки, то ли черт знает что... Как писал Альфред де Мюссе о популярном тогда архитектурном эклектизме (сравним Тауэрский мост и Биг Бэн со зданиями ГУМа и исторического музея Москвы - псевдоготический и псевдорусский стили соответственно): «Нас окружают все века, кроме нашего собственного… в итоге мы живем посреди одних лишь руин, как будто близится конец света».

Реваншистский менталитет, порожденный французской революцией, окончательно отчуждает славное прошлое с его «праведным» устройством общества, порождая лишь череду запоздалых реакций консервативных мыслителей. От де Местра до Карла Шмитта (не говоря об их русских «патриотических» эпигонах) мы можем наблюдать интереснейшие экзерсисы о «Враге» (демократия, парламентаризм, анархия и т.д., и т.п.). Радикальный реактивный морализм доходит до проклятий роду человеческому и самой его природе. Тот же Карл Шмитт писал о своем предшественнике и единоверце-католике Доносо Кортесе: «Его презрение к людям уже не знает никаких границ, … не хватит всех слов всех человеческих языков, чтобы выразить всю низость этой твари». Отсюда отвержение идеи легитимности власти. Зачем обосновывать что-то ничтожествам? Честный и последовательный радикальный консерватизм смыкается с собственно нигилизмом. Шмитт признает, что и Бакунин должен был бы стать теологом антитеологического, а на практике - диктатором антидиктатуры.

Всем этим людям не на что опереться, как бы они не пытались - только пропасть.

Поразительно скудный «позитив», как правило, исчерпывается абстрактными сантиментами по поводу «утраченного», иногда надеждами на его реставрацию (де Местр).

Предпринимались и попытки «диалога» с современностью в духе И. Ильина, воспевавшего в «Наших задачах» как бы легитимную «воспитательную диктатуру», не исключающую «подлинную демократию». Такие построения лишены потаенно-нигилистического драйва радикальных пессимистов из консервативного лагеря (Шмитт, Леонтьев). И оппонентами рассматриваются разве что снисходительно: «Зачем здесь две современности? Умерьте амбиции, неудачники…».

Закончим на этом упражнения в популярном жанре «критики Современности» («Нового Средневековья!», подсказывают традиционалисты из зала). Ведь некоторое сходство со «средневековьем» у нынешнего времени все же есть.

После Черной смерти

Гармоничность средневековой цивилизации не вызывает сомнений даже у ее метафизических критиков, таких, как Г. Джемаль, который видит в тогдашнем социальном устройстве соблазн. Проблема в том, что «Средними веками» ошибочно называют период нескольких последовавших за ними кромешных столетий, наступивших после катастрофической эпидемии Черной смерти: разложение «правильного» христианского общества, конец века соборов, изобретение пороха и печати, кровавые братоубийственные «религиозные» войны. Опора именно на эту пропасть губит «правых».

В ходе кризиса трехчастной иерархии общества (крестьяне, воины с князем как первым среди равных, монахи и клирики) законное место трудового народа (крестьян) в основании пирамиды заняло «третье сословие» - буржуа. Последние стали не фундаментом пирамиды, а миной в ее основании. А народные массы были оттеснены во мрак неизвестности, как, с другой стороны, и сам монарх, узурпировавший несвойственные ему контролирующие функции. При замене рыцарства наемниками, а затем национальными армиями, последние рыцари на троне отныне обречены были на судьбу Дон Кихота (Карл Смелый, Павел I - характерны мечты мальтийского гроссмейстера, отшельника из Михайловского замка о союзе с забитым крестьянством). «Абсолютный» статус чего-то земного в корне не соответствовал непоседливому духу Средних веков. Ведь даже понятие «феода», вручаемого за службу сюзерену и, что крайне важно, на период ее несения происходит от слова, обозначавшего «движимое имущество».

Когда буржуазная революция смела отчужденного от исконной воинской стихии «абсолютного» монарха, последовали реставрации, вновь революции. В результате всех этих рокировок-перевертышей в принципе уже мало что менялось (перевернутая пирамида - перевернутая относительно чего?).

Разве что монарх теперь становится «абсолютом» не личным, а общественным, коллективным. На этом его могут подловить. Например, «немца номер один» по самоопределению - Вильгельма Второго - в конце Первой мировой. Но, повторим, суть не меняется, - «государственное» общество замыкается, становясь «само себе абсолютом», как в нынешнем муравейнике.

Кризис Средних веков так и не был преодолен. Но его разрешение было отложено, отсрочено системой абсолютизма и национальных государств.

Черная смерть совпала с началом первой прото-национальной Столетней войны. Орлеанская Дева Жанна, обвиненная в колдовстве, стала первой всефранцузской героиней.

Последняя война с религиозными истоками - Тридцатилетняя, завершилась три века спустя сравнимым с чумой опустошением и, наконец, мирным договором в Вестфалии. Метафизическая «пустота» в центре земли, вдруг ставшая проблемой, была заполнена псевдоморфозой. Система медленно национализируемых государств как высшей ценности этого «мира» - и отныне мира сего - так называемая Вестфальская система, просуществовала более чем три века после подписания одноименного мирного договора в 1648 году.

Московское государство, подменившее собой древнюю Русь после монгольской, огненной смерти, вопреки нарочитой бородатой «самобытности» вовсе не стояло в стороне от водоворота европейских дел. Соборное уложение 1648 года узаконило новое, капиталистическое рабство крестьян, сравнимое с рабством плантаторским. В патриархально-моралистическом, пуританском духе были революционно ужесточены уголовные наказания, в частности, вводилась смертная казнь за «заговор» на государя не только делом, но и словом, а также, например, женщине за совершение аборта. Государство брало на себя воспитательно-организационную, фискальную и др. функции, уже не ограничиваясь органически традиционной военной. Вывод «чья власть, того и вера» был закреплен и в Москве. Московское Уложение считалось официальным кодексом законов вплоть до Николая I, когда законы Российской империи были рекодифицированы.

Последовавшая два десятилетия спустя Уложения трагедия раскола окончательно привела к торжеству абсолютизма. Мира, устремленного к небу, больше нет. Многогласие в церквах - один из камней преткновения раскола - предназначалось не для людских ушей, не способных воспринять многогласие физически. Для отчетности Богу писались и летописи. Теперь им на смену приходят газеты и пропагандистские печатные памфлеты для массового читателя.

Реставрация Осени

«Кромешная» опричнина, «тишайшая» московитская монархия, домострой, жесткая пуританская мораль первых буржуа, национальный призыв в духе Жанны д’Арк, фундаменталистский фанатизм, декоративная «рыцарственность» (для отдельных романтиков)... Словом, подавляющее большинство фетишей современных «архаиков» в их памфлетах восходят именно к вышеописанному провалу во времени. Все это вновь глазеет на нас со дна пропасти (прямо по Ницше: «Тот кто сражается с чудовищами, сам может стать чудовищем, как если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит на тебя»). Даже нынешнее «религиозное возрождение» во многом схоже с контрреформацией. Правда, при отсутствии самой реформации (по крайней мере, в собственно религиозной сфере). Отсутствует ранний протестантский пафос воплощения идеала, прорыва двойных стандартов морали, политики, эстетики; эти вопросы остаются за пределами «новых» идеологий и возрождений.

Йохан Хейзинга, наблюдая пост-средневековую культуру элит, писал о царившей в ней растерянности, страхе будущего и апатии, которые пытались преодолеть игровым копированием прошлого. Имитация не исключает по-детски серьезную мину «игроков». В лучшем случае наши «новосредневековцы» докапываются как раз до пластов этой насквозь имитационной «Осени». «Игра в прекрасную жизнь», невольная пародия на кровавую бурлящую эпоху. В свое время довел до высокого абсурда эту тенденцию Сервантес, сняв вопрос о «рыцарстве», все еще тиражировавшийся в печатных героических романах. Стоит ли надеяться, что наши «правые» дорастут до экзистенциального донкихотства? Да еще и востребованные властью, помещенные в неплохие офисы?

Разумеется, тогда, как и сейчас, мир жил другим. Готовилась почва для торжества ложной трансценденции - абсолютной власти земного правительства (государства, подменявшего государя и веру) и оформляемого им общества. Концепция окончательно вышла в тираж после мира в Вестфалии. В сгустившейся тьме и хаосе бесконечных «религиозных» и просто грабительских войн, ведущихся еще по большей части вненациональными боевиками-ландскнехтами (но уже не рыцарством) забрезжил и принципиально новый свет.

Государь

Радикально-революционным социальным мыслителем своего времени был Макиавелли. В его призывах дышит совсем не осенний дух: «Счастье-женщина… предпочтительно осыпает своими благами молодежь горячую, безрассудную, увлекающуюся и повелевающую с большей отвагой, чем люди зрелого возраста…» Вопреки распространенному обывательскому мнению, «Государь» флорентийца выпадает из предыстории абсолютистского (впоследствии и тоталитарного) государства, представляя наиболее последовательную альтернативу безликому Левиафану последующих столетий.

Обновление мыслится Макиавелли как «возвращение».

В соответствии с меткой характеристикой Х. Булля (The Anarchical society, London, 1977) политическая власть раннего и высокого Средневековья носила локальный и персональный характер. «Принцип территориального политического правления еще не превалировал над другими принципами политического порядка, и, соответственно, ни правитель, ни государство не были суверенны, т.е. не являлись верховной властью на данной территории и по отношению к данному населению». В этой системе ни один правитель и ни одно государство не было суверенным в смысле обладания верховной властью над той или иной частью христианского населения.

В описываемом «предабсолютистском» безвременье свободный город Ренессанса фактически был отсутствующей точкой, утопией, которую впоследствии описал и поместил на остров за океанами Томас Мор. Новый Свет наследовал именно этому принципу и, в конце концов, победа досталась ему. Макиавелли возвращается к этой схеме на новом витке развития, в эпоху кризиса он невольно вторит апофатической мистике «еретика» Майстера Экхарта (излет Средневековья, первая половина 14 века), искавшего путь к внутреннему обновлению растленной католической церкви в свободных общинах и нестяжательной религиозности по принципу «блаженны нищие духом».

По Макиавелли, молодая республика, нацеленная на развитие, а не самосохранение, должна управляться самим народом, который «не имея возможности сам завладеть свободой, не позволит захватить ее и другим». И поэтому, «поручая народу охранять свободу, можно надеяться, что он будет больше о ней заботиться». Как отмечают исследователи (например, авторы «Империи» Негри и Хардт), для великого флорентийца власть имеет республиканский характер; она всегда является продуктом жизни масс. Заметим, насколько формулировки Макиавелли отличаются от современных «позитивных» проектов демократического устройства. «Ницшеанские» же рекомендации «Государя», столь мягкие по сравнению с реальной политикой своего времени, призваны лишь высветить, что король - голый, и миссия его прагматична.

Да только с другой стороны…

Эпоха «Осени Средневековья» в Европе перекликается с нашими днями лишь отчасти. Мир сбрасывает моральную кожу «Современности», пестрые лоскуты и лохмотья его покрывала походят на тот осенний наряд. Так подчас схожа погода октября и апреля.

Правительства вновь делят глобальную арену с массой других властных институтов. Негосударственные, наднациональные, транснациональные организации набирают силу. Глобализация бросает вызов древней и общепринятой Вестфальской системе международных отношений (Священный союз, Лига Наций, ООН), в основе которой лежит государство, бросает вызов представлениям о глобальном политическом порядке с позиций «реализма». Как отмечают авторы фундаментальной монографии «Глобальные трансформации» (Д. Хэлд и др.) произошел «сдвиг в сторону от политики, полностью замкнутой на государстве».

Согласно подсчетам Рене Пассе, общий объем чисто спекулятивных валютных сделок достигает цифры в 1300 млрд. долл. в день. Это в пятьдесят раз больше суммы торговых обменов и почти равняется совокупным валютным резервам всех национальных банков мира, составляющим 1500 млрд. долларов. По словам партизанского команданте Маркоса: «В кабаре глобализации государство исполняет стриптиз, и к концу представления на нем остается лишь минимально необходимое: его репрессивные полномочия».

Ярким примером всемирного кризиса национальной государственности является судьба осколка и наследника советской империи - Российской федерации. Заложенные в ее основу неснимаемые противоречия поддерживают иллюзию постоянной «борьбы с распадом» (другой внятной самоцели не придумано, разве что виртуальное удвоение ВВП), внутренний антагонизм приобретает абсурдные на фоне реальности постмодерна «новосредневековые» формы «Опричнины» и «Империализма», иногда даже «либерального».

В самой конституции носителем суверенитета и единственным источником власти обозначен «многонациональный народ Российской Федерации», при этом народ, составляющей подавляющее большинство жителей - русский, национального статуса фактически лишен и находится на положении «белых негров». Действительно, россиянский антураж схож с комиксами на тему Средневековья: «феодальные» баи, замки, дружины, отчужденная столица за стеной МКАД - многие как будто верят, что ее воздух делает «свободным»…

Попытка Москвы сверху скроить новую нацию «россиян» по устаревшим абсолютистским лекалам успеха не имеет, что лишний раз подчеркивает исчерпанность проекта модернизации ушедшего ХХ века.

Важнейшая для россиянского «консервативного» проекта компонента - образ Врага, также крайне противоречив. С одной стороны Враг абсолютизируется («Мировой Терроризм»), с другой представляется донельзя банальным («бандиты они и есть бандиты», как формулирует видный член международной анти-террористической коалиции В. Путин).

Министр экономического развития утверждает, что «интересы государства будут противопоставлены интересам большой прослойки людей» (при заявленном в конституции социальном характере этого государства). А как нам расценивать само обозначение большей части населения страны как «прослойки»? Ведь речь идет уже не о какой-то презренной интеллигенции.

При эдакой «вечно бабьей» сути режима говорить об эффективной административной вертикали власти, а то и подводить под оную мистические основания, положим, довольно легко, в отличие от ее реального и последовательного создания. Как подчеркивают современные аналитики, «государевы люди», какими являются топ-менеджеры принадлежащих государству компаний, способны развязать друг против друга боевые действия вполне в духе «банковских войн» середины 1990-х. Но малейший всплеск социального протеста среди апатичной массы населения вызывает дезориентацию, растерянность «авторитарной» власти. Тем более смешны разговоры об «Империи». Если Иван IV называл себя «немцем», подчеркивая свою инаковость по отношению к «холопам», то к нынешнему коллективно-пиджачному Крошке Цахесу это «иностранное» определение подходит разве что по хлестаковскому принципу: «Генерал, да только с другой стороны».

К сожалению, незавидное будущее «россиянского» государственного образования просматривается уже в преамбуле к его основному закону, где подчеркивается фатализм «общей судьбы» как основы общенационального единения. Судьба «слинять в три дня» (В. Розанов) как нельзя лучше свидетельствует о его сущности…

Интересно, что новому взгляду на политику именно как на борьбу с судьбой посвящена последняя глава «Государя» Макиавелли. А упование на «общую судьбу» встречается у консервативно-фашистских движений ХХ века, таких, как испанская фаланга. В программе этой организации национальное единство определяется именно как «единство судьбы»... Выхода нет?

Новый Новгород

Кризис современности на ином уровне вновь ставит перед нами отложенные вопросы пятисотлетней давности. Вместо пустопорожней имитации «цветущей сложности» Средних веков время увидеть первичную простоту вечно новой, античной, «варварской» молодости.

Вместо «эсхатологически» агрессивно-послушного ожидания всеобщего коллапса вместе с «государственниками», мы предлагаем читателю проследить возможные исходные, стартовые точки преодоления постимперского кризиса. Хватит откладывать наше время.

«Отсутствующей» точкой, субъектом в духе Макиавелли, тем самым обновленно возвращающимся Государем был Великий Новгород:

«Великий Князь хочет спросить Новгород: какого государства он хочет?». Вече заволновалось: «Мы не хотим никакого государства! Господин Великий Новгород сам себе государь!»

Так Н. Костомаров описывает встречу вольными горожанами московских, уже «государственных» послов.

Либеральный историк А. Янов, известный как ярый критик русского национализма, пишет о бесперспективности городов-республик раннего Нового Времени, в том числе и «Новгородской альтернативы». Как это ни странно для «анти-националиста», Янов воспевает великого князя Москвы Ивана III именно в качестве создателя вокруг столицы национального государства западного типа. Аннексия Новгорода видится А. Янову «прогрессивным» шагом. По его мнению, все волевым образом раз и навсегда испортил лишь «экстремист» Иван Грозный. Достойно удивления, что весьма скептически и рационально настроенный ученый, поддавшись мифу Грозного Царя, не увидел могучей перспективы республиканской, полисной модели, «утопически» реализовавшейся в Новом Свете и вернувшейся затем в Старую Европу (См. В. Штепа, RUТОПИЯ, 2004).

По мнению А. Зимина, первого серьезного исследователя опричнины Ивана IV (после периода ее восхваления сталинским агитпропом), основной удар песьеголового «нового народа» был направлен не на боярство как таковое, а на «сепаратистов». Дикая резня в Новгороде знаменита небывалой даже для «псов государевых» жестокостью. Не были пощажены даже многочисленные пришлые, нищие, собравшиеся в городе голодающие. «Карфаген должен быть разрушен».

Однако «Римом» Москва стала не так давно, сразу восприняв его поздний дух упадка и разложения. Центральное место в идеологической системе, создаваемой для утверждения «царского» статуса московских князей, сыграла более брутальная аналогия и преемственность. Известны «Повести о Вавилоне-граде» и их продолжение «Сказание о князьях Владимирских». «Повести о Вавилоне-граде» (произведения, по-видимому, имеющие византийское происхождение) повествуют об основании Навуходоносором нового Вавилона «о семи стенах» и о том, как «экспедиция», снаряженная византийским царем Василием, столетия спустя, добывала знаки царского достоинства из заброшенного Вавилона. «Сказание о князьях Владимирских» продолжает рассказанную в «Повестях» историю, описывая, как царские регалии попали затем из Византии на Русь. Миф так называемого Мономахова дара был отражен в чине венчания первого царя. При дворе Федора Алексеевича (брата Петра I) бытовала интересная версия этимологии слова «Россия». Считалось, что это слово отражает событие Великого вавилонского столпотворения, когда Бог смешал языки и рассеял народы по земле.

Так что «возрождающиеся» опричники еще пожнут бурю. Уже сейчас можно составить небольшой набросок Северо-Новгородской альтернативы само-ликвидационному проекту «РФ». (О ликвидационной роли другого актуального создания, СНГ сказал президент: «Цивилизованный развод»). Разумеется, нижеприведенные мысли не претендуют на идеологическую программу. На первых, переходных порах суверенитет будет национально-республиканским. Государство возвращается к своей изначальной функции – договорной самообороне, наследуя Александру Невскому. В целом это означает смещение «минимально необходимых репрессивных полномочий» вовне - устранение препятствий для жизни, а не ее навязчивую организацию. В случае недовольства населения «князь» идет по указанному гражданами пути. При отсутствии бремени «имперского» контроля над распадом оборонная компонента значительно сокращается. Государство действует сугубо прагматически - как бульдозер, расчищающий поле гражданских свобод, но не как «удерживающий» Базилевс. В том же духе понимается и социальная политика, способствующая не бесконечному «укреплению централизма», но формированию органичных региональных структур типа земств.

Национальное единство формируется по принципу «цветущей сложности» на основе русского языка и мировоззренческой открытости, являющейся основной чертой русской культуры. Русская национально-культурная компонента закрепляется законодательно. Районы-источники массовой инокультурной экспансии «по умолчанию» исключаются за пределы Северо-Новгородской Республики.

Идеологии на уровне государства быть не должно не только на бумаге, но и по факту. Церковь отделена от государства. Экономическая политика направлена на дальнейшую (неизбежную) интеграцию в мировое сообщество. Расширяющийся фронтир Республики - Русский Север и Сибирь. Вспомним историю Ермака и многих, многих других - московское государство всегда шло по их пятам. Возможно создание конфедерации с учетом добровольно присоединившихся областей. Внутренние объединения граждан могут быть представлены в качестве добровольных цехов, корпораций, организованных подобно сети.

Возможно, кому-то покажется удобным описать процесс создания Республики Северная Русь как постмодернистское сетевое нациестроительство. Но действительно, по определению Б. Андерсона («Воображаемые сообщества») «нация рождается тогда, когда небольшая группа людей решает, что ей надлежит быть». Разумеется, она входит в противоречие с модернистским «официальным национализмом», используемым «элитой» как средство удержания власти.
 


 
КИТЕЖ | Символы