С точки зрения ортодоксального генонизма, это совершенно неизбежно. Сакральные эпохи безвозвратно ушли, оставив после себя лишь осколки экзотерических скорлуп, обсасывание которых и стало "религией" для народной массы. (Цена этой "религии" очевидна хотя бы из того, что ее, оказывается, способен "подорвать" какой-то телефильм.) Тому, что когда-то было в скорлупе, пытаются подражать всевозможные неоспиритуальные секты, шарлатанство которых наглядно вскрывается в какой-то патологической неспособности изложить свою доктрину внятным метафизическим языком. (О таком понятии, как "инициатическая регулярность", здесь лучше и не упоминать.) Когда же доктрина вообще подменяется дымом словесных благовоний "эре Водолея" и рекламой карма-колы, ясно - мы имеем дело с откровенными пациентами. И на этом фоне - только горстка интеллектуалов хранит ясную память о "ядре" и по крупицам собирает древние свидетельства его существования. В затаенной надежде на то, что однажды оно мистически явится и навсегда покончит с ненавистным "кризисом современного мира". 

Такая позиция парадоксальным образом легко вписывается в этот самый "современный мир", потому что превращает его "духовных противников" лишь в одну из разновидностей либеральной критики, ориентированной не на реальное изменение обстоятельств, а на благопожелания в стиле "хорошо, если бы..." Однако, полноценная элита потому ею и является, что совмещает созерцание с действием, а не пребывает в расслабляющем метафизическом ожидании. И здесь мы подходим к одному интересному и важному вопросу - о том, что такое пассивное "состояние ожидания" имплицитно заложено в самом генонизме как таковом. Точнее, в его историософско-эсхатологической части, где с предельным детерминизмом описывается "объективная" циклическая деградация, а "субъективному" влиянию элиты оставляется ничтожно мало шансов как-то повлиять на этот процесс, не говоря уже о том, чтобы преодолеть его (особенно в самом конце Кали-Юги). По сути, элите остается лишь наслаждаться своим "блаженством" от посещения сего мира в его роковые минуты и под этим странным кайфом продолжать коллекцию мрачных "знаков времени". Чтобы потом с занудной дотошностью противопоставлять их древним "традиционным нормам", а из все более радикального несоответствия делать вывод, что "близ есть при дверех". Этим выводом и запугивать обывателей, а из их нового поколения воспитывать себе смену. Судя по тому, что тематикой Конца Света интересуются во все эпохи, это неплохой вид "исторической инициации". Гарантированное вложение капиталов, как сказали бы циники. 

Конечно, А.Г.Дугин прав, заявляя, что "Генона никто так и не смог опровергнуть". Больше того, мы также абсолютно в этом убеждены и считаем, что не знакомым с геноновской метафизикой (согласие с ней - другой вопрос) вообще лучше не трепать попусту слово “Традиция”. Именно потому и сожалеем, что знакомство отечественного читателя с трудами Генона началось с “Кризиса современного мира” и “Царства количества” (а у многих и ограничилось ими), а не с “Символизма Креста” и “Великой Триады” - книг менее “критических”, но гораздо более важных в доктринальном, “вневременном” смысле. Потому что в них Генон парадоксальным образом опровергает сам себя - как “объективного” исторического детерминиста, рассуждая в категориях Человека как метафизического Субъекта. И с этой точки зрения совершенно неважно, на каком внешнем “циклическом этапе” этот Субъект пребывает, потому что сам ход циклов разворачивается не вне, но внутри него. И потому, если этот Субъект внутренне пребывает в мифологическом бытии Золотого Века, ему в конечном счете нет никакого дела до “объективного” потока становления “последних людей” с их историей и концом этой и прочих иллюзий. 

Вот почему логика “критического” генонизма, противопоставляющего  “современный мир” - “традиционной древности”, тормозит перед явлением Субъекта, для которого Традиция - это не “наследие ушедших эпох”, а “вечное настоящее”. И напротив, этому Субъекту, непрерывно преображающему реальность самим фактом своего существования, трудно понять людей, настолько озабоченных “внешним миром”, что превратили его в дуалистический спектакль, где то пассивно ждут развязки, то заняты “беспощадным обличением” противника, вместо того, чтобы совершить “Великий Джихад” и победить его в себе. С известной долей условности можно соотнести роль Генона в традиционализме с местом Маркса в истории социалистических доктрин. Тот однажды, столкнувшись с упрощенно-буквалистической трактовкой “Капитала” своими ревностными сторонниками, сделал поразившее их признание: “Я не марксист”. 
 

Субъект Традиции проявляет себя в мире скорее не как традиционалист, но авангардист - в изначальном, широком смысле этого слова, как носитель Нового. Он выполняет миссию Чакраварти, совершая оборот циклической Свастики и утверждая на месте “общепринятой” Кали-Юги нежданный и парадоксальный Новый Золотой Век. И потому он занят не критикой порядков ушедшего для него века, но - утверждением смысла и стиля века нового. И это равным образом размежевывает его как со служителями Кали-Юги (иллюзорно убежденными в вечности статус кво), так и с традиционалистами (настолько привыкшими “обличать” современный мир и ждать его “конца”, что также без него уже себя почти не мыслят). 

Конечно, речь не идет о непременно “милленаристском” замахе - если сегодня, в преддверии Третьего тысячелетия от Р.Х., кто-то всерьез разрабатывает подобные гигантоманские проекты, это лишь свидетельствует об их несерьезности. Вообще, надо кое-что уточнить: Субъект Традиции - это не индивидуум в социально-историческом контексте, но - величина над-индивидуальная, как раз и формирующая этих индивидуумов с их контекстами. Удобнее всего это проиллюстрировать на примере возникновения тех или иных культурных стилей или идеологий. Поскольку циклическая реальность имеет условно бесконечное число уровней, все эти стили и идеологии образуют свого рода “микроциклы” в тотальном масштабе Манвантары. И интереснее всего, когда цикл идеи или стиля синхронизируется с узловыми моментами более высокого уровня - как, например, алхимическая поэзия и эстетика Крестовых походов совпали с Золотым Веком европейской цивилизации - Средневековьем (Европейская Античность - это уже другой мир, имевший собственную циклическую историю). Можно, конечно, возразить, что они были “предопределены” этим Золотым Веком и по сути, его и составляли, не являясь чем-то “автономным” от течения времени, - возможно, это и так, но нам, наблюдавшим “Закат Европы”, сделать такой вывод гораздо проще, чем непосредственным жителям Средневековья, создававшим его культурное содержание, вовсе не догадываясь, что оно и станет “Золотым Веком”. Вот и сегодня - среди культурных явлений наиболее интересны те, которые не “автономны” от течения времени и не погружены в изучение и описание прежних “Золотых Веков”, но сами являют собой начало новых циклов, разворачиванию которых суждено совпасть в нынешнем летоисчислении с “энигматической” и тревожащей многих датой 2000. Возвращаясь же к вопросу об “индивидуальности” этих явлений, можно утверждать лишь одно - они безусловно “субъектны”, а в остальном резонно ответить вопросом на вопрос - назовите хотя бы одну идеологию или эпохальный стиль, возникновение которых можно было бы строго приписать одному человеку. Все новое создается во взаимодействии индивидуумов, идейных влияний, духовных озарений, творческих парадоксов... - и само это взаимодействие является манифестацией стоящего за ним Субъекта Традиции. 
 

Христианская основа европейской культуры сделала Слово стержневым элементом ее мировосприятия. Именно поэтому, не особо преувеличивая, можно утверждать, что изначально роль литературы в общей культуре Европы на несколько порядков превосходила другие искусства (особенно если вспомнить о том, что готические шпили и высшая математика пришли из Ислама). И Россия, как православная страна, только подчеркнула эту особенность: от “Слова о Законе и Благодати” до Достоевского очевиден глубочайший “литературоцентризм” русской культуры, по отношению к которому все остальные искусства были пусть великим и ярким, но все же фоном. 

И в этой связи очень показательно само название “Серебряный Век”, относимое к поэтическому расцвету рубежа XIX-XX столетий. Сейчас трудно установить, кто конкретно придумал это определение, да это и не столь важно - скорее всего, мы имеем дело с тем самым над-индивидуальным Субъектом Традиции. Важно другое - именно тогда произошла кардинальная смена прежде “классически-литературной” культурной формы на “авангардную”, более экзистенциалистскую и мифологически живую. Ведь к тому времени в “классике” Слово во многом утратило свой изначальный религиозно-мифологический Дух, превратившись в Букву, закованную в тексте. А поэтические эксперименты символистов, имажинистов и особенно футуристов стали его освобождением. И это освобождение, разумеется, не могло не отразиться на “конфессиональном” уровне: Серебряный Век - это дитя воскресшего язычества: показательно, что среди поэтов этой эпохи, всех как на подбор - мистиков, очень трудно найти декларативного ортодокса, образ “классика” типа Державина. При этом нельзя, конечно, утверждать, что Серебряный Век был по духу “антихристианским”, хотя к таким упрощенным выводам могла бы подтолкнуть известная мода на “демонических” персонажей, - просто само Христианство стало восприниматься не как “горизонтальная” ортодоксия и тем паче - консерватизм, а как непосредственно-личный, “вертикальный” внутренний опыт. И этот опыт, отливаясь в поэтические строки, как раз и порождал то особое, субъектное “мифологическое пространство”, которое всегда актуально содержит в себе Традицию. 
 
В конце ХХ века культурная форма вновь основательно изменилась. Архаично стала выглядеть не только “классическая литература” с ее самозваными карикатурными “защитниками”, но даже и Серебряный Век с его богемными салонами и декадентской вычурностью. “Бронзовым Веком”  (традиционно соотносящимся с героическим, “прометеевским” началом)  в русской культуре стало рок-н-ролльное "время колокольчиков". (Для тех, кто уже не помнит - это  гимн Александра Башлачёва.) Конечно, эта наша констатация может возмутить консервативных культуртрегеров, привыкших ассоциировать культуру с музейной тишиной, - им хочется порекомендовать ознакомиться с тем же Серебряным Веком не по глянцевым поэтическим сборникам, а по житейским заметкам непосредственных его творцов: надо думать, они откроют для себя немало нового, когда на их глазах прекрасные статуи начнут оживать и превращаться, к примеру, в коктебельских “обормотов”. Видимо, пока еще сказывается своего рода “аберрация близости”, мешающая оценить рок-культуру как новую и своеобразную эпоху. Но, как бы то ни было, рок стал новой, “пост-литературной” формой русской культуры, в лучших своих проявлениях настолько углубленной в национальную мистику, что и не снилось “членам союза писателей”. Важнейший момент: именно в роке свершился сплав Слова с Музыкой, и оно теперь стало легче и органичнее восприниматься именно ее посредством. Хотя известное отличие русских рокеров от их западных собратьев заключено в том, что первые все же отводят ведущую роль Слову. 

Возможно, такое “вторжение” Музыки в “словоцентричную” христианскую культуру - это следствие буддистских влияний, которые в той или иной мере испытали и исповедовали многие рок-музыканты. Но можно посмотреть на проблему и иначе, наполнив известное учение Штайнера о “трех эпохах” новым, парадоксальным содержанием. Если эпоху Бога-Отца соотнести с миром Мысли, а эпоху Бога-Сына, естественно, со Словом, то третья эпоха - Бога-Святого Духа - вполне органично будет соответствовать именно Музыке. Согласно христианской традиции, Святой Дух “изводит” Слово от Отца, и это напоминает ту сакральную миссию Музыки, которую она выполняет у поющих и трубящих Ангелов. Конечно, буквально переносить эту миссию на человеческий уровень было бы ошибкой, но, памятуя о метафизическом законе соответствий,  возникновение массовых рок-культов с этой точки зрения выглядит менее  удивительным. Тем более, если культовый музыкант сам чувствует, что его “мессаж” - это резонанс “чего-то большего”. И здесь очень показательно признание человека, сквозь которого произошло создание мощнейшего героического мифа в русской культуре конца ХХ века, - Виктора Цоя. На вопрос о том, как он сочиняет свои песни, он ответил обезоруживающе просто: “Я начинаю играть. Потом появляются какие-то слова...” Как резко это диссонирует с творчеством всевозможных “поющих поэтов”, натужно сочиняющих музыкальный фон под свои уже готовые тексты, или вообще “рок-идеологов”, озабоченных этой музыкой лишь постольку, поскольку она может стать “инструментом организации масс”. Последним вообще стоило бы не тратить понапрасну на это силы, а лучше порефлексировать над русским глаголом “врубиться”. 

Рок-культы создали особое состояние в мире своих поклонников, гораздо более чуткое к “знакам времени”, чем у “все понявших” глотателей библиотечной пыли. (Естественно, о культах здесь идет речь не в том кастрированном смысле, когда это слово прикладывается уже к любой раскрученной попсе.) Вообще, надо заметить, что полноценное интеллектуальное понимание той или иной культурной формы способно возникнуть лишь вследствие опыта психологического состояния, внутреннего погружения в ее мифологическое бытие; в противном случае появляются лишь поверхностные рациональные клише, наподобие того карикатурного образа “хулигана-рокера”, что создан “шестидесятническим” (или “шестидесятилетним”, что сегодня одно и то же) поколением “культурологов”. Это состояние - тоска по Иному, ставшая своего рода камертоном русского мистического рока и стилем жизни, рвущейся между пафосом, стёбом и депрессией. В одной из песен Лилии Борисовой, лидера группы ЗГА, есть просто пророческие строчки: "Это добрый знак, если мучает жажда, - Музыка к стихам скоро выпадет дождем"... 

... Но дождь оказался “кислотным”. На смену року приходит новая культурная форма - неоново-целлулоидный мир ди-джеев, dance generation, экстези, габбера, эмбиента и нарко-виртуального кайфа. И вновь, рискуя кое-кого разозлить, мы утверждаем, что здесь также актуализирована Традиция. Хотя субъектность ее на сей раз едва различима, теряясь в бесконечных ремиксах. Но чего мы хотели? - рэйв-культура (ускользающая, впрочем, даже от такого “общего” названия) являет собой последний, “Железный Век” в русской культуре, с необходимостью входящий в ее цикл как замыкающий. (“Железом”, кстати, на сленге называется компьютерная техника.) В целом, конечно, может сложиться впечатление, что Слово напрочь исключено из этой “голимой электроники”, да и Музыка из столь отрадного уху рокера “живого звука”, превратилась в нечто вроде пластмассового конструктора LEGO из ритмов и сэмплов. Но вдруг, на недавно вышедшем диске русской экспериментальной музыки “Транссибирский экспресс”, украшенном аж семью свастиками и отборно евразийскими лицами, мы встречаем очень агрессивную композицию “Чечня”, где это слово долго произносит синтезатор и оно наконец тонет в куда-то поплывшем ритме; или другую - с названием “Тихий парень”, у которого сурово спрашивается: “Эй, хочешь из автомата пальнуть?” Видимо, это и есть - “пограничные состояния, параллельные миры, альтернативные измерения, СВЕРХНОВАЯ РОССИЯ” (написано на обложке диска). 

Эта новая музыка отличается от рока кроме прочего тем, что в ней нет никакой метафизики Иного, но все предельно имманентизировано. И это - уже кредо поколения, а значит - основа новой культурной формы. (Столь легкое и могущее показаться спорным отождествление одного поколения с целой культурной формой исходит из фактора все большего “ускорения времени”, на которое Генон обращал особое внимание.) “Измененные состояния” достижимы здесь и сейчас, чему кроме банальной химии служит мощная техника визуализации: теперь помимо совсем необязательного Слова и полуобязательной Музыки (иногда достаточно ритма) важную роль начинает играть Видеоряд, создающий и воплощающий галлюцинаторные образы. Уже можно сказать, что все прежние искусства послужили лишь “сырьем” для конструирования этой новой реальности - снимать стандартные полуторачасовые фильмы, пусть и очень “авангардные”, все более становится такой же нудной и архаичной экзотикой, как писать романы и поэмы на бумаге, а пейзажи маслом на холсте. (Да и вообще - все это “по отдельности” стремительно устаревает.) “Живые” перформансы и инсталляции в мире мультимедиа остаются уделом маргиналов. Миф уходит в виртуальную реальность, но раздвигает ее рамки до реальности вообще. Восприятие реальности и участие в ней сворачиваются в короткий интерактивный клип, глобально распространяющийся в Интернете. Этот клип вполне может породить какой-нибудь новый культ - если в нем присутствуют становящиеся все более модными “магические символы”. Но его невероятно быстрое забвение и смена себе подобными не должны смущать - шаман в процессе камлания не сосредотачивается на отдельных движениях. И психоделический транс, который играет кибершаман поверх рухнувших границ пространства и времени, оставляет впечатление реализовавшейся транс-цендентности. Конечно, это только впечатление. Но в самой его возможности и проявляется Субъект Традиции - как семена грядущего Золотого Века с необходимостью вызревают не где-то, а в утробе предшествующего ему Железного. 
 

В действительности элита ничем внешне не выделяется из той культурной среды, в которой действует - это Генон отмечал еще на примере Розенкрейцеров, говоривших на том языке и соблюдавших обычаи той страны, где они жили. Аналогично - и в контексте разных культурных форм. Здесь можно усомниться: ведь современная постмодернистская реальность вполне допускает визит Пушкина на рэйв-пати - где же здесь разница? Дело в том, что чем далее по ходу цикла, тем плотнее связана элита с господствующим культурным стилем. Различные стихи того же Александра Сергеевича можно читать в любом настроении (настолько они универсальны), Гумилева - уже в “соответствующем”. Если в питерский поэтический салон начала века мог зайти просто заинтересовавшийся наблюдатель, то в питерском же рок-клубе конца века он, не врубившись в драйв, ощутит себя белой вороной. А фаната акустического рока вообще может стошнить от резиновых ритмов и синтетических цветов рэйверского танцпола. Элита обретает все большую свободу не ОТ господствующего стиля, но В нем. И потому связь элиты с современным ей культурным стилем, становясь все более плотной, делает философию все менее “отвлеченной”. Если поэты Серебряного Века еще с интересом посещали Религиозно-философские собрания, на которых какие-то странные люди, высовывая язык, рассуждали о “богоискательстве”, то тинейджер неопределенного пола с зелеными волосами примется за чтение теорий журнала “Птюч” только по заморочке с ЛСД-шной марки, да и то - если он(а) хочет просто поймать новый глюк в затейливой игре шрифта и фона. Здесь отражается то, что в ходе смены культурных форм все более стиралась дистанция между творцами и поклонниками - если когда-то были “поэт и толпа”, то теперь - “ди-джей и сам-себе-ди-джей”. Авангард как культурно обновляющая сила стремительно исчезает, растворяется в сплошном “обществе спектакля”. “Сегодня все стали художниками”, - заявил постмодернист Олег Кулик и основал “Партию животных”. 

Однако, невыделение элиты из массы по собственному желанию и ситуация, когда элитой мнят себя все, - это слишком разные вещи. Есть сведения, что по этому поводу в элите произошел раскол. Одна ее часть выступила за сохранение аутентичности, другая - за полную ассимиляцию. “Аутентисты”, практикуя кастанедовскую “контролируемую глупость”, полагали необходимым сохранять понимание процесса и не пускать его на самотек, что, по их мнению, обессмыслило бы элиту вообще. “Ассимиляторы” же заявили, что в этом цикле элита уже свою миссию выполнила и теперь ей именно это и осталось - обессмыслиться, потому что новое, адекватное понимание ситуации может прийти лишь с опытом преодоления старых смыслов. А это преодоление возможно лишь в режиме “чистого” состояния, достигшего того предела, где экзистенция и рефлексия полностью совпадают. 

“Аутентисты” с такой перспективой абсолютного снятия “контроля над глупостью” решительно не согласились и предприняли активные меры к утверждению Нового Золотого Века, ибо им “исполнение времен” было очевидно. Как и то, что этот Новый Золотой Век (который не следует буквально отождествлять с новой Манвантарой по уже указанной причине “многоуровневости” циклов) должен начаться именно в той стране и культуре, где наиболее глубоко и массово укоренится психологическая формула “дальше некуда”. Не удивительно, что этой страной оказалась Россия, в которой циклическое нисхождение произошло столь четко и стремительно, а резкость контраста между культурными формами сформировала беспрецедентно “финалистский” менталитет. Однако, “аутентисты” прекрасно знали повторенный Геноном древний парадокс: “когда все покажется потерянным, все будет спасено” - и потому понимали, что чем увереннее будет это “дальше некуда”, тем легче будет показать, что на самом деле “есть”. “Ассимиляторы” же восприняли эту “финалистскую” формулу буквально, бросив все силы на инспирацию массовых эсхатологических настроений и углубляясь в них сами, в точном соответствии со своей доктриной “неотчуждения от масс”. 

Традиционно Новый Век, тайно созревающий в рамках Старого, является его “квинтэссенцией”, очищенной от временных наслоений и раскрытой как особый миф, парадоксально воссоединяющий в себе все то, что в культурных формах минувшего цикла воспринималось как непримиримые противоположности. И потому русская культура, основанная на фундаментальном диалектическом противоречии восходящей к Православию “духовности” и унаследованной от язычества “жизненности”, должна была быть трансформирована в нечто единое, а энергетика этого былого противоречия - перетечь в авангардный потенциал нового культурного ядра. Программу такого “оживления” Православия недавно описал философ нового поколения Сергей Корнев (мы просим прощения за длинную цитату, но в свете изложения “аутентистской” доктрины она крайне показательна): “Религия, которая претендует на статус общенациональной, обязана развиваться вместе с этой нацией, постоянно отслеживать изменения духовного ландшафта и мгновенно на них реагировать. Должна использовать все средства, которыми располагает современная массовая культура. Для этого, конечно, нужно серьезно потрудиться. Православию нужно сделать upgrade. Традиционная догматика и обрядность при этом останутся без изменений - просто над ними появится новый уровень. Интеллектуальный универсум за последние несколько десятилетий приобрел новые измерения, которые старая православная доктрина совершенно игнорирует. Не нужно забывать: нынешние обряды, догматы и символика - всего лишь средство, дорога к постижению духовной сущности Православия. Старые пути к ней уже порядком заросли дебрями, - поэтому, дополнительно к уже существующим, нужно провести еще один путь, чтобы эта сущность вписалась в менталитет молодого поколения постиндустриальной эпохи. А затем, в соответствии с этой программой, нужно направить в поле массовой культуры те немалые материальные средства, которыми располагает церковь: вложить их в кинематограф, в молодежную музыку, в индустрию компьютерных игр. Сделать собственное телевидение. Конечно, речь тут идет не о грубых конъюнктурно- идеологических поделках ("Патриарший рейв в Успенском Соборе", "Doom по-православному" или "Любовь по-русски"), а о тонком, осторожном и едва заметном очищении мозгов, которое должно планироваться и осуществляться настоящими специалистами в этой области.” 

Тот же самый upgrade должен быть произведен и над антропологическим типом homo contemporalis. В принципе, для этого на протяжении прежнего цикла также существовали предпосылки, связаные с попытками создания “нового человека”. Только теперь они должны быть напрочь лишены какого-либо идеологизма (коммунистического, арийского и т.п.) и сосредоточены исключительно на достижении физического совершенства - роль зачастую болезненной инерциальной наследственности надо свести к нулю. Фитнесс, стерильно сбалансированная диета, пластические операции, евгеника и, наконец, клонирование должны привести к массовому производству людей-моделей. Впрочем, “аутентисты” не были бы “аутентистами”, если бы не держались на некоторой иронической дистанции от этого массового процесса, - но, разумеется, при полной внешней его поддержке и рекламной раскрутке. Так, модный журнал ОМ в колонке “Амбиции и ХХI век” из номера в номер публикует яркие фотографии красивых и очень амбициозных молодых людей, профессия (!) которых указывается как “модель” или они очень хотят ею стать. (Ирония “аутентистов” здесь - в прямой аллюзии самого этого "неодушевленного", механического названия на сталинские “винтики”, о которых “модели”, конечно, не знают.) 

Естественно, для “ассимиляторов” такое внутреннее отчуждение “аутентистов” от конструируемого ими Золотого Века было слишком наглядным и выглядело крайне подозрительным. Ведь постмодернизм, под знаком которого в данном случае и происходила смена циклов, при всей своей тотальной деконструктивности должен одновременно являться парадоксально интегрирующим началом, без которого эта смена вообще не состоится, оставшись иллюзией и пародией. Сергей Курехин дал четкий диагноз такому положению дел: “Истинный постмодернизм пока не имеет названия. Если вы любите и Бернара из Клерво и Эразма, Марка Бернеса и "Sex Pistols", вы должны понимать, что любите в них одну основу, которую вы цените и знаете. А если вы берете рассудочно, холодно, внешнюю сторону и совмещаете - получаете вульгарный постмодернизм.” 

Однако, к этим пророческим словам никто не прислушался, а радикальные “аутентисты” даже упрекнули “ассимиляторов” во вмешательстве “не в свои дела”, раз те самоустранились от создания Нового Века и предпочли уход в “глупую массовую эсхатологию”. Пророк Курехин вскоре скончался, но далее последовали сложные события, связанные с тем, что неаутентичность смены циклов стала заметна даже некоторым “аутентистам”. “Духовное” начало модернизированного Православия и “жизненное” начало физически совершенных людей никак не желали синтезироваться - и некоторые объясняли это изначальной ущербностью самого дуалистического метода... Как бы то ни было, в элите произошел еще один раскол, но на этот раз - “по вертикали”, когда одна часть прежних “аутентистов” и “ассимиляторов” (с разной степенью приятия, конечно) продолжала констатировать наступление Нового Золотого Века, а другая поставила на радикальное отрицание этой иллюзии во имя... тоже Нового Золотого Века, который, по их мнению, должен наступить в очистительном эсхатологическом пламени. Но, как ни странно, оба эти течения в сущности разделяли слова давней гребенщиковской песни про Самую Быструю Рыбу: 
 

Разница была лишь в том, что первые исповедовали постепенное, эволюционное приближение к этому Золотому Веку - в точном соответствии с дзен-поговоркой  “Тише едешь - дальше будешь”, а вторые желали прорваться к нему немедленно, инспирировав тотальный кризис и совершив в нем консервативную революцию. Первых можно условно назвать “ушельцами” - даже если они смутно представляли себе этот Новый Век, они, тем не менее, ясно демонстрировали разрыв с Прежним, со всеми его системами культурных координат, разбивая их беспощадным постмодернистским эпатажем. В этом случае, как и в другом - относительно сакрального и человеческого, “ушельцы” утверждали дистанцию, хотя и любили играть в ее стирание. (Вообще столь серьезные события часто происходят в форме иронии и игры, только не исчерпываются ею, как многие думают.) И потому их путь символически можно передать одним простым лучом между “там” и “здесь”, или - первой чертой рунической молнии. 

Вторая, “обратная” черта здесь будет символизировать миссию “возвращенцев”. Она гораздо более парадоксальна и интересна. Новый Век, Новый Эон здесь мыслится как результат решительного возвращения к самому метафизическому архетипу Золотого Века, который необходимо вновь спроецировать на реальность. Разумеется, эта позиция абсолютно антипрогрессивна, потому что рассматривает все исторические попытки “построить” Новый Век лишь на отрицании Прежнего как циклическое отдаление от подлинной сущности Золотого Века. При этом сами “возвращенцы” делились на, по меньшей мере, три очень разных движения. Первое, которое можно условно назвать “языческим”, воспринимало явление Нового Золотого Века буквально - как очередной оборот циклической Свастики. Второе, “буддистское”, вообще отвергало необходимость дальнейшего циклического хода, вынося Золотой Век (в котором действительно, с точки зрения Традиции, нет еще “обычного” течения времени) за его рамки. Такое “трансцендирование” Золотого Века вполне согласовывалось с принципом “возврата в Нирвану”; также нельзя исключать влияния на эту позицию загадочных индуистских аллюзий на специфику “конца седьмой Манвантары”. Наконец, “христианское” возвращение исповедовало Воскресение Слова как главный критерий “жизни будущего века”. (Принципиальный “внециклизм” Христианства отменялся здесь самим фактом “возвращения к Истоку” - циклический характер этого процесса очевиден.) Но во всяком случае логика “возвращенцев” предусматривала прямое воплощение Субъекта Традиции, которое совершенно ликвидировало дистанцию между “там” и “здесь” - в отличие от кредо “ушельцев”, предпочитавших только двигаться по этой дистанции в ту или другую сторону, но никогда не отождествляться полностью с тем или иным “экстремумом”. Напротив, манифестацию Субъекта Традиции они и видели в самой этой свободе. 

Тем не менее, интуиция подсказывает какую-то тревожную неполноту этого дуалистического разделения, пусть даже внутренне довольно объемного. В сущности, метафизический дуализм всегда тяготеет к “обществу спектакля”, заранее расставляя декорации для фундаментальнейших событий, которые тем самым выхолащиваются до заведомо известных сцен. “Третья черта” символа молнии - это именно то, что у Виктора Пелевина устами безумного поэта названо “вечным невозвращением”.  Так что сам дуализм безнадежно устарел: в этой "формуле" уже нет ни аморфности “ушельцев”, любящих делать replay, ни, по определению, пафоса “возвращенцев”. Но в то же время в ней легко сочетаются архетип и свобода, причем не просто сочетаются, а порождают особое, “потустороннее” состояние, превосходно описанное еще в волошинской “Corona Astralis” (и в другом Венке сонетов - Сергея Калугина). Однако, “потусторонним” его можно назвать лишь условно: “та сторона” - это просто символическая точка опоры для тех, кто еще внутренне не преодолел дистанцию между “здесь” и “там”. А для Субъекта Традиции “сторон” уже нет вообще. Как, впрочем, и “уже” и “еще”. Возможно, кто-то понимает, откуда и куда бьет эта молния. И то, что вопрос этот совершенно неважен...