- Бытует мнение, что вы - первый русский писатель, который от темы "этического зла", что была едва ли не основной для предшествующей русской литературы, обратился напрямую к проблемам "зла метафизического". 

- Это грандиозная проблема. По существу есть две кардинально противоположные точки зрения на эту проблему, проблему "зла". Одна из них, свойственнная некоторым индийским гуру, заключается в том, что тайна его непостижима, поскольку уходит в такие глубины проявления Абсолюта, которые по определению своему находятся вне компетенции человеческого разума. Вторая же совершенно спокойно склоняет к тому, что зло - это печать лишь нашего и других падших, отклонившихся по той или иной причине,  миров. И оно ограничивается только этими нижними мирами, никакого же метафизического зла наверху нет. Там есть только триумф чистого бытия. Правда, эта последняя точка зрения упускает тот момент, что внутри этого мировоззрения уже подспудно заложена идея о дьяволе, о причине такого отклонения. На то, что первенец творения - отпал, не может не быть грандиозных тайных причин. Если он отпал, зло носит все-таки метафизический, а не только этический характер. 

Что касается нашей литературы, то, мне кажется, первую попытку перехода к осмыслению метафизических аспектов зла сделал Гоголь. Когда он называл своих персонажей "мертвыми душами", то неизбежно говорил уже о метафизическом зле. Когда изображают этическое зло, то имеют в виду человека, который греховен в большей степени, чем нормальные люди. Но когда говорится не о греховных, а о мертвых душах, это совсем другой уровень (я думаю, этим и был вызван ужас Гоголя перед жизнью и может даже перед смертью). До этого литература говорила о греховных душах, о душах соблазненных, но - так или иначе живых. А здесь речь уже об обывателях, производящих впечатление чего-то окостеневшего, мертвого и совершенно выпавшего из реального мирового духа. Видимо, с началом XIX века начался какой-то онтологический поворот в истории человечества. Такие категории лишь отдаленно соответствует "ничтожным душам" дантовского ада. 

Еще этой проблемы коснулся Достоевский. К примеру, в "Записках из подполья", выражая мысль о безумной свободе воли человека, которая не подчиняется ни Богу, ни миру. В западной литературе к такой линии может быть в какой-то степени отнесен Кафка. Но он стоял на позиции кардинальной непознаваемости зла, на позиции "непознаваемости" наших страданий, их причины, их справедливости. Он описывал только замкнутый мир страданий. 

- Какова была лично ваша линия? Из всего перечисленного близко ли что-то оказалось вам лично или же концепция дна бытия формулировалась самостоятельно?

- У меня есть рассказ "Голова". Там описывается случай, который я видел по телевидению, сюжет из жизни бомжей в кишиневских подвалах. Одна женщина жила с бомжом, - не то убийцей, не то просто вором. И вот, когда его убили, она положила его голову рядом со своей кроватью и продолжала жить с этой головой. Мною этот сюжет был понят именно в ключе метафизическом: проблема в том, что человек, объятый злом, продолжает существовать. Бытие как таковое - благо, и исходит оно из самого Абсолюта. Любое существо, каким бы злом оно не обладало, обладает одновременно и тем же Бытием. Эта необъяснимая антиномичность между концентрацией зла и блага в любом суверене зла пересекается в моих изображениях дна реальности, зло которого все же принадлежит миру Бытия. 

Ведь любопытно отношение в традиционной, православной России к самому страшному преступнику. Его воспринимали как несчастного. Чем страшнее было преступление, тем большей жалости он заслуживал. Называли несчастным не жертву, а убийцу. Здесь отблеск того столкновения, о котором я говорю.

- Почему ландшафтом подобных драм у вас является безумная и тягучая маргиналия, по-горьковски люмпенское "дно"? Или же объяснение до простого очевидно и вам кажется, на краях бытия все эти противоречия проявлены наиболее отчетливо?

- Вы правы, на краях маргинальности эта боль намного сильнее. Мой отец, кстати, был психиатром, и многие родственники тоже. Они имели дело с разными формами душевных болезней и я через них был с этим знаком. Меня давно интересовала проблема травмированной психики, наиболее полно являющей нам все эти бездны, на которые мы как бы обречены. Мир мертвых в XX веке настолько стал широк, что может быть назван мировым явлением. Сам по себе этот человеческий материал мало что дает для понимания трагедии зла, но травмированная психика обнажает невероятные возможности для его понимания.

В традиционном обществе существовала связь между временным и вечным. Человек чувствовал даже на уровне подсознания, что эта жизнь и та, другая - единая линия. И это с детства было его онтологическим убеждением. В современном же мире произошел разрыв и человек перенес свое бытие в конечное состояние. Смерть стала воротами, за которыми или ничто, или неизвестность. Даже для верующих людей религия утратила онтологическую глубину, за редкими исключениями, которые уже не определяют лицо времени. Но этот момент обострил метафизическую бездну между смехотворной краткостью земной жизни и явным наличием в человеке некоего вечного бессмертного начала. Не будь его, человек инстинктивно примирился бы со своей кратковременностью. Современный человек оказался в этом разрыве, его сознание полностью сконцентрировано на этой тюрьме, тюрьме здешней жизни, единственно для него реальной. 

- Если с одной стороны у вас те, кто головой пробил дно бытия, то автоматически на другом экстремуме должна, по идее, обнаружится и духовная элита. Та, что не может не существовать. И еще: все более или менее значимые спиритуальные интервенции в современном мире, по крайней мере на культурном плане, связаны все же с Соединенными Штатами, которые Вы называете "страной мертвых". Там, в Америке, многие взорванные изнутри индивидуумы устремлены в такой тотальный кризис, в проявленный экзистенциальный кошмар отсутствия Бога. В культы вуду, например...

- Америка - это целый материк. Я говорил о "мертвых", имея в виду несчастных, пусть и внешне довольных людей, попавших под власть материалистически-прагматической, комедийно-буржуазной, я бы сказал, цивилизации. Таких там большинство. Цель этой цивилизации - уничтожить в людях само представление о смерти. Вплоть до того, что даже похороны близкого человека не должны занимать больше десяти минут, после чего обязательно coffee-break. Почему? Просто потому, что человек, который думает о смерти - плохой потребитель, он забывает силу денег перед лицом силы, которая выше денег. Когда я жил в Америке, супруга Тони Дамиани сказала мне: есть две силы, которые борются сегодня в мире. Это Дух и Деньги. Меня это поразило, потому что такое уравновешивание этих сил встречается в первый раз. Раньше говорили: Дух и Зло, Дух и Страсть, на худой конец - Дух и Власть. Но так, чтобы презренный металл уравновесить с Духом - это впервые в мире. 

Исключения, конечно, есть. Но не они определяют лицо этой цивилизации. Американская литература, нельзя не признать, очень острая, очень обнаженная и она действительно очень тонко чувствует зло - именно в силу такой ситуации в стране. 

Что же касается духовной элиты... Духовная элита существует везде, даже в Америке, но она чаще всего скрыта. 

- В таком случае что определило лицо духовной элиты России? Здесь можно вспомнить историю возникновения в Москве в шестидесятые первых эзотерических школ советского времени, столь подробно описанную вами в ваших "светлых", условно говоря, произведениях, непосредственным участником которой вы к тому же являлись.

- Наша история, связанная с Южинским переулком, начиналась во времена господства тупого атеизма. Первой нашей целью было восстановление связи с Традицией и попытка ее творческого переосмысления. 

Почему именно так? Я называл наше тогдашнее состояние "купанием в Ничто". Поскольку все связи с Традицией были оборваны, мы не полагались только на связи с прошлым, даже в духовном плане. Шок от нашей онтологической ситуации был настолько сильным, что возникло стремление самим переосмыслить все, что было в духовных учениях прошлого. Мы чувствовали: что-то не так, должно существовать и нечто, скрытое от предшествующей исторической мировой Традиции. Что-то было закрыто для взора и обнажилось только сейчас. Наибольшее значение придавалось искусству. Ведь это та наиболее свободная зона, где на деле осуществляется полная автономность. Когда человек творит, он находится вне воздействия каких бы то ни было метафизических догм. Художник свободен от всех схем. Образом, к тому же, можно выразить больше - даже то, что сам художник не понимает, действуя лишь интуитивно. Это очень сложно сделать в философии, которая все же развивается в пределах осознанности. Искусство же дает необычайные и парадоксальные варианты. 

Шопенгауэровские штудии на тему того, что мир черен и ужасен, не предполагают никакого выхода из этого состояния - просто тупик. Человеку остается только самоубийство. Но самые черные романы и стихи парадоксальным образом способны перевернуть его и вызвать необъяснимый катарсис. Когда вы в искусстве изображаете эту бездну зла, она дана вам как живая, не в концепциях. 

- Какой принцип лежал в основе вашего традиционалистского ренессанса? Было ли это книжными дискуссиями или же предполагалось искать выходы на оперативные мистические центры? Важно ведь, что именно подразумевать под духовной традицией. Если для вас это было нечто интегральное и интеллектуально-изощренное, если не вовсе экзотичное, то одновременно ведь искали и чего-то более доступного. Скажем, герои Леонида Бородина тоже обнаруживали искания, но более, что ли, конкретные, сфокусированные на православии...

- На Южинском было много разных людей, многие из которых стали впоследствии известными художниками, как Зверев и Харитонов, поэтами, как Губанов. Под воздействием этой духовной атмосферы многие принимали крещение. Многие искания были по линии всех мировых духовных традиций, в подоснове которых нам виделась единая мудрость, которая в значительной степени объединяет основные истины аутентичных традиций. Искали самые глубинные основы - то, что содержалось в писаниях Майстера Экхарта, Климента Александрийского, Веданте и Адвайта-Веданте. Это исключало профанические рериховские и блаватские интерпретации Востока. 

Каждый из нас занимался своей специальной духовной доктриной, но вместе с тем у всех было нечто общее, часто даже неосознанное. Каждый действовал в пределах своего мира. Я думаю, наиболее потаенным, необыкновенно значительным и гениальным мистиком был Валентин Провоторов (о нем как-раз меньше всего известно). Он работал с глубочайшими пластами традиций, причем в совершенно необычном индивидуальном преломлении. Это касается личного опыта, опыта глубочайшего духовного практика. Здесь не было какой-то магии (магия - просто наука), это было скорее то, что на Востоке называют "духовной реализацией". У Провоторова было индивидуальное видение невидимого мира, сопоставимое с тем мистическим опытом, который был, к примеру, у Беме. И в каком-то смысле это выходило за пределы всех известных традиций. 

В "Судьбе бытия" я выразил философский опыт собственный, шедший от Адвайта-веданты к тому, что названо "последней доктриной". Эти прозрения вели по ту сторону метафизической традиции, как она выражена исторически. Здесь предполагается обращение к исследованию той сферы, которой "нет", которая лежит за сферой Абсолюта. Это не "божественное ничто" Экхарта, это нечто иное. Такая сфера выходит за пределы того, что известно человечеству, но она тем не менее "существует", хотя и закрыта. Но зато это дает возможность для творчества, дает возможность для отдельных людей прорваться в такие области, которые лежат вне опыта даже самых глубочайших мистерий. Такой "безумный" радикализм ломал даже рамки мировой духовной исторической традиции, и в то же время он был ее продолжением. Отчасти это было вызвано и тем, что Традиция, существовавшая ранее, тем не менее в современном мире как будто порушилась. "Гроб" закрылся. Теперь он опять открывается. 

- Существовала ли какая-то интегральная школа, принадлежность к которой была для всех вас общей?

- Нас объединяла сама радикальная ситуация, в которой мы оказались. Все мы находились в условиях атеистического гроба и это придавало нашим исканиям особый оттенок метафизического радикализма. Такое случается, когда человек оказывается в тюрьме. Мы хотели прорваться дальше, не порывая с Традицией, продолжать ее в другом плане и пытаться соединить "несоединимое".