Вадим Штепа

ЛЮБОВЬ И РОЖДЕСТВО

Метафизика несоответствия

(c)PostArt.Ru

Эссе для "обособленных людей"

 

"Бог есть любовь" - возвестил апостол Иоанн, названный за это "апостолом любви". И сегодня, казалось бы, мы дожили до окончательного триумфа этой "формулы". 

"Главное - любовь!" - патокой лилось в новогоднюю ночь со всех телеканалов, ведущие которых уже успели "отфильтровать" артистов и посчитать доход с рекламы. "Мы вас любим!" - нежно лопочет диджесса в FM-эфире, а вечером жалуется подруге на доставших "чайников", заказывающих "не ту" музыку. Про попсу, точнее, количество упоминаний любви в ней, лучше вообще промолчать... 

Одно из двух: либо и вправду "время любви пришло" (БГ) и мир вокруг просто расцветает и благоухает, вообще сплошной парадиз, а мы - такие бесчувственные тупые олухи, либо... "в этом мотиве есть какая-то фальшь, но где найти тех, кто услышит ее?" (Цой) 

Для ответа придется задать еще один странный вопрос: а верна ли эта "формула" вспять? Если "Бог есть любовь", значит ли это, что "любовь есть Бог"

Дальше с неизбежностью последует вопрос совсем сумасшедший: что такое любовь? Сумасшедший потому, что говорить об этом как бы не принято, это считается чем-то настолько "самим собой разумеющимся", что дальше некуда. "All you need is love" и всё тут. И для всех без исключения -  
 

Это знали Христос, Ленин и Магомет - 
Колеса любви едут прямо на свет. 
Чингисхан и Гитлер купались в крови, 
Но их тоже намотало на колеса любви. 
 
"Наутилус-Помпилиус"
 
Любовь действительно не поддается никакому "философскому анализу": делить ее на эротическую, духовную, братскую, материнскую, детскую... - это уже насилие "алгебры над гармонией". Это всеобъемлющее чувство. (Кстати, даже чисто лингвистически русский язык уникален тем, что легко объединяет всё одним этим словом, в отличие от древних греков с их "подразделением" любви на "агапе", "эрос" и "филию", и англосаксов с их "love" и "like".) Однако, штука в том, что такой - всеобъемлющий - характер любовь обретает лишь в новозаветной, христианской интерпретации. Полистайте Ветхий Завет - и увидите, что там любовь понимается как нечто исключительно земное, телесное. И только в Новом Завете это чувство распахивается на весь мир - и земной, и Божественный. И такая любовь посетила сей мир лишь с Рождеством Христовым. 

Христианство отвергло не земную любовь, но лишь сведение любви исключительно к земному. В этом его потрясающее онтологическое открытие - ведь у иудеев нет любви Бога к миру, есть лишь отчужденное творение и данный свыше свод законов. Тем самым в христианстве любовь была возведена вообще в метафизический первопринцип. И всё начётничество и фарисейство полетело к чёрту. Если есть любовь - то мир познаётся непосредственно и интуитивно, без нужды в нагромождениях всевозможных законов и правил. Именно поэтому в христианстве нет ничего подобного социальной регламентации иудейской гелахи и исламского шариата. Христианство - это онтологический анархизм, утверждаемый на исполнении всего двух заповедей: "возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею, и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки." (Мф, 22, 37-40) 

В сущности, это одна и та же заповедь. В любви к Богу человек раскрывает самого себя. Это хорошо заметил Отто Вайнингер, сравнивая "мужскую религиозность" как "веру в себя" и "женскую религиозность" как "веру в другого". Но "вера в себя" далеко не тождественна банальному эгоизму. Как раз наоборот: у эгоиста в действительности нет ВЕРЫ в себя, потому что он озабочен собственным земным выживанием. А Бог в "выживании" не нуждается, поскольку существует вечно. Обрести Бога в себе, ощутить дыхание вечности - это и есть "вера в себя". А далее, как пишет Вайнингер, "обладание "Я" в высшем смысле ведет к признанию "Ты" в другом". То есть для эгоиста все окружающие его люди - такие же атомы в броуновском движении, как и он сам. Но тот, кто обрел Бога в себе, начинает видеть Его и в ближнем. 

Это внутреннее обретение Бога - и есть Рождество. Вифлеемская мистерия должна произойти в нашей собственной душе, и тогда христианство откроется нам совсем иначе, нежели у тех, для кого эта мистерия - не более, чем отчужденное историческое "воспоминание". Тогда фраза "Бог есть любовь" наполнится своим очевидным смыслом. Рождество - это рождение любви. 

Вот оно, фундаментальное несоответствие: если по логике христианского эзотеризма любовь приходит в сей мир только с Рождеством Христовым, следует за ним, то в мире царствует совершенно обратный закон: земная любовь увенчивается рождением детей. Именно отсюда становится ясно, почему христианство не утверждает, что "любовь есть Бог" - слишком велика вероятность того, что люди просто обожествят свою земную любовь и на этом остановятся. Это было бы банальным возвращением к Ветхому Завету, обессмысливающим роль христианства. Но именно такое "возвращение" и происходит сегодня, рядясь в одежды этой перевернутой формулы: "любовь есть Бог". 

Если любовь и так "есть", Рождество - как ее исток - более не нужно, и оно в лучшем случае низводится на уровень рядового попсового праздника с елками и хлопушками. Любовь снова теперь понимается исключительно ветхозаветно - как земная страсть и как "плодитесь и размножайтесь". Открывать в себе Бога нет никакой нужды - Он, может быть, и так "есть" - но где-то "там". К такой "религии" целый спектр отношений - от "зайти свечку поставить" до гастрономического самоистязания и упорного выстаивания всех ночных служб. Но в сущности все это - одна и та же женская "вера в другого". 

Складыванию такого положения дел, этому сущностному возврату христианства в ветхозаветную систему ценностей, немало помогла сама христианская церковь. "В понятии "церковь" человечество освятило все то, что преодолел и превозмог "радостный вестник", - эта констатация "антихристианина" Ницше отнюдь не злорадна, но печальна и совершенно справедлива. Достаточно взглянуть на нынешних попов, усердно морализирующих по поводу того, что можно и чего нельзя есть в пост, во что одеваться, что слушать, читать и т.д. - вместо того, чтобы продемонстрировать ясное и четкое понимание смысла христианской доктрины. (Автор этих строк, попытавшись раз заговорить с одним таким авторитетным батюшкой о мистическом богословии Св. Дионисия Ареопагита, был заклеймлен... "масоном".) Нынешняя христианская церковь по своему фарисейству сама превратилась в подобие иудейской синагоги времен Рождества Христова... 

Корни этого вырождения христианства прослеживаются уже в том, что оно однажды не просто возвысило любовь над земными страстями (это-то и есть сущность Христова Откровения), но ПРОТИВОПОСТАВИЛО им, высокомерно обозвав их "греховными". (А сам Христос, напротив, общался по большей части именно с "грешниками"...) И тонкая органика любви - как всеобъемлющего чувства - была нарушена. С тех пор вся земная жизнь оказалась "растянутой" между двумя полюсами: от любви без эротизма (монашество) до эротизма без любви (вполне ветхозаветный стиль современного "массового человека"). На этой "шкале" может быть невероятное множество позиций, но экстремумы именно таковы. И если со вторым более-менее ясно (это просто зоология), то "приватизация" христианской любви монашеством вызывает некоторые сомнения. 

Монашество, ведущее аскетический образ жизни, часто именуется "чином ангельским". Но глубокое заблуждение считать, будто ангелы "выше" человека. Ангел - всего лишь посланник, исполнитель Божественной воли, тогда как человек сам создан по Божественному "образу и подобию". Его целью является вовсе не обращение в "чистого" ангела, но прямой теозис - обожение, преемствование всей Божественной полноты. А значит - и полноты любви, чего лишены бесплотные ангелы. 

Поэтому для "обособленного человека" - того, кто переживает Рождество как личную мистерию (а именно так можно перевести на "христианский язык" этот термин Юлиуса Эволы) любовь - это не аскетизм и не ветхозаветное размножение. Его любовь огненна, спонтанна и мгновенна. Он видит в женщине ее собственный Божественный архетип, ценит его своеобразие и свободу и потому не опускается до взаимного сковывания какими-то "обещаниями" ("милый, ты же обещал на мне жениться" - "мало ли что я на тебе обещал"). Впрочем, его любовь не обязательно носит физический характер, а сублимируется в сферу мистики и поэзии. И он любит саму ее мимолетность. 
 

Кто видит сны и помнит имена, - 
Тому в любви не радость встреч дана, 
А темные восторги расставанья! 
 
Максимилиан Волошин

"Обособленные люди" очень редко бывают "счастливы в браке", потому что когда огненный импульс их любви исчерпан, тупая инерция "супружеских обязанностей" делается для них невыносимой. Трагедия этой замкнутости семейными узами превосходно показана в самом что ни на есть христианском фильме Мартина Скорсезе "Последнее искушение Христа". Там с весьма убедительным ужасом представлено, что случилось бы, если бы человеческая природа во Христе одержала верх над Божественной. Он становится "просто человеком" - женится, обзаводится детьми, стареет... Впрочем, финал фильма рафинированно ортодоксальный - Христос все же выбирает Крест, - в связи с чем совершенно непонятно, отчего на фильм обрушилась такая волна гнева клерикалов. Может быть, им не понравилось, что Он тем самым "разрушил семью"? 

Кстати, в современном мире семья как "ячейка общества" постепенно вымирает - это видно по нарастающей год от года статистике разводов и молодежи, не торопящейся заключать брак. Но те, кто паникует по этому поводу, почему-то не задумываются о причинах этого процесса. А они вполне очевидны: постиндустриальное общество с его мощной пропагандой эгоистического нарциссизма само резко сужает возможности обретения человеком адекватной "половины". Адекватной - в смысле полного духовного взаимопонимания и взаимодополнения. Формула "Все люди разные" превратилась в "Каждый самовлюблен по-своему". Неудивительно, что чем шире это атомарное общество, тем вероятность "совпадения половин" даже меньше. 

Остается лишь сплошной постмодернистский либертинаж. И его для понимающих лучше всего прокомментировать метафорой Владимира Соловьева: "Мы знаем, что самые красивые цветы и самые вкусные плоды растут из земли, и притом из земли самой нечистой, унавоженной. Это не портит их вкуса и аромата, но и не сообщает благоухания навозу, который не становится благородным от тех благородных произрастаний, которым он служит". Осознает ли постмодерн эту разницу или продолжит, подобно некоторым писателям, купаться в дерьме - этот вопрос пока открыт... 

Мы не затронули еще пару вопросов, существенных для обывательского представления о любви. А как же "трагическая любовь", воспетая гениальными поэтами - Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Дафнис и Хлоя, ... и ...? Сегодня, когда в массовом сознании любовь накрепко скована земными рамками, эти "возвышенные образы" интерпретируются так, что превращаются в унылую сентиментальную ерунду. Нет сегодня средневековых мистиков, которые плели бы венки своим "небесным возлюбленным"... "Любовь подчинена закону брака", - то ли сожалел, то ли радовался хитрейший Розанов. Царствует эра тотального взаимопогашения огня и воды, пресности и банальности. Домашнее хозяйство, семейный бюджет, "серебряная свадьба"... "Тешим, чешем, ноги греем и говеем и седеем / Всё под музыку любви". (Кузя Уо) Кошмар адский. 

А как же дети, "цветы жизни"? Вообще-то искать смысл любви в деторождении - глупо. Размножение бывает и без любви - особенно у насекомых и других низших существ, а чем выше по лестнице развития - тем потомства меньше, а любви больше. И гениальные дети рождаются вовсе не "от большой любви" - это совершенно ложный миф, ничуть не подтверждаемый судьбами родителей исторических гениев. Напротив, как раз у самих гениев очень часто детей не бывает. Дети - это вообще "случайность", Божий Промысел, неожиданное чудо, как и само Рождество. Кстати, вы не задумывались, отчего ребенок при рождении кричит? Не оттого ли, что его свободную душу замкнули в физическом теле? Младенец Исус не кричал - по крайней мере, об этом нет никакого упоминания ни в Евангелиях, ни в Апокрифах с их иногда даже фантастическими подробностями. Он знал, ЗАЧЕМ рождается в этом мире. А мы? 
 

Январь 1999
 
Опубликовано в журнале ИNАЧЕ № 3, 1999

КИТЕЖ |Символы