Рене ГенонГлава из книги "Инициация и духовная реализация"Мы уже неоднократно указывали на странное и ставшее практически привычным для современных людей смешение традиции и обычая. Действительно, наши современники охотно называют "традицией" разного рода вещи, которые в реальности являются лишь простыми обычаями, нередко совершенно незначительными и порой придуманными совсем недавно. Кто угодно может учредить какой-нибудь профанический праздник, и этого вполне достаточно, чтобы спустя несколько лет его начали называть "традиционным". Это языковое злоупотребление очевидно является следствием невежества современных людей по отношению ко всему тому, чем является традиция в подлинном смысле этого слова. Однако, здесь можно усмотреть и проявление духа "подделки": там, где традиции больше нет, ее сознательно или бессознательно пытаются подменить чем-то пародийным для того, чтобы хотя бы внешне заполнить эту очевидную пустоту. Причем было бы недостаточным сказать, будто обычай отличается от традиции - на самом деле он является ее прямой противоположностью и опорой антитрадиционного духа. Прежде всего, необходимо четко понять следующее: все относящееся к традиции с необходимостью содержит в себе "сверх-человеческий" ("supra-humain") элемент. Обычай же, напротив, является чем-то сугубо человеческим, либо вследствие вырождения, либо уже по самому своему происхождению. Эти два случая следует различать: в первом речь идет о тех вещах, которые некогда могли обладать глубоким смыслом и иногда даже носить подлинно ритуальный характер, но утратили его вследствие потери внутренней связи с традиционным целым, превратившись в "мертвую букву" и "суеверие" в точном смысле этого слова. Никто более не способен понять их смысла, и кроме того они легко поддаются искажению и смешению с чуждыми элементами, рожденными индивидуальной или коллективной фантазией. Как правило, это случается с теми обычаями, исток которых невозможно точно определить. Самое меньшее, что здесь можно сказать, это знак утраты традиционного духа - довольно серьезный симптом, но все же не представляющий собой препятствие этому духу как таковое. Однако здесь уже кроется двойная опасность: с одной стороны, люди начинают совершать ритуальные действия в силу простой привычки, то есть чисто машинально, без достойных оснований и эта "пассивная" позиция предрасполагает их к принятию разного рода "внушений" безо всякого их осмысления. С другой стороны, противники традиции, указывая на эти машинальные действия, не упускают случая представить традицию вообще как нечто смехотворное, так что эта путаница, которая не всегда невольна, используется как серьезное препятствие для всякой возможности восстановления традиционного духа. Во втором случае можно говорить непосредственно о "подделке". Обычаи, о которых здесь идет речь, несмотря ни на что, все же еще являются остатками того, что некогда имело традиционный характер - и потому они не создают впечатления чего-то совершенно профанического. Но на финальной стадии вырождения их нетрудно подменить другими, уже чисто вымышленными обычаями. Это происходит тем легче, если люди уже привыкли совершать бессмысленные машинальные действия - здесь и вторгается только что упомянутое нами "внушение". Когда люди перестают исполнять традиционные обряды, они все же чувствуют, что в жизни чего-то не хватает и испытывают бессознательную нужду в их возвращении. Пользуясь ею, их подменяют всевозможными "псевдо-обрядами", навязывая их по любому удобному поводу. Эта симуляция обрядов иной раз заходит так далеко, что в них не сложно распознать формальное и плохо скрытое намерение установить своего рода "контр-традицию". На том же уровне находятся и другие вещи, которые, несмотря на свой якобы безобидный характер, в действительности далеко не являются таковыми: мы имеем в виду обычаи, которые затрагивают скорее жизнь каждого отдельного индивида, нежели всего общества. Они также предназначены для подавления всякой полноценной ритуальной или традиционной деятельности, подменяя ее переходящей в самую настоящую одержимость заботой о множестве совершенно незначительных, если не полностью нелепых вещей, сама "мелочность" которых становится богатым вкладом в уничтожение всякой интеллектуальности. Этот разлагающий характер обычая сегодня можно непосредственно наблюдать в восточных странах, поскольку на Западе уже давно была пройдена та стадия, на которой хотя бы допускалась мысль о том, что любая человеческая деятельность может иметь традиционный характер. Именно там, где понятие "обычной жизни" в ее профаническом смысле еще не обрело всеобщего характера, можно легче уловить то, как обретает свою форму эта подмена традиции обычаем. Речь здесь идет о ментальности, которая, по крайней мере на данный момент, присуща еще не большинству восточных людей, но тем, кого равным образом можно назвать "осовременившимися" или "вестернизированными", так как оба эти слова по сути означают одно и то же. Если некто в своих действиях руководствуется тем, что "таков обычай", можно с уверенностью сказать, что мы имеем дело с индивидом, оторванным от своей традиции и утратившим способность к ее пониманию. Он перестает исполнять основные обряды с пониманием их сущности, а если и продолжает соблюдать некоторые второстепенные "правила", то делает это исключительно "по обычаю" и по чисто человеческим причинам, среди которых забота о "мнении окружающих" обычно занимает главенствующее место. Такой человек поглощен тщательным соблюдением множества тех надуманных обычаев, о которых мы только что говорили, хотя они ничем не отличаются от тех мелочей, из которых состоят обывательские "светские манеры" современных западных людей, сводящиеся к чистой имитации. Самое показательное в таких чисто профанических обычаях как на Востоке, так и на Западе - именно эта их невероятная "мелочность". Создается впечатление, что единственной их целью является привлечь внимание уже не только к полностью внешним и лишенным всякого значения вещам, но скорее даже к деталям этих вещей, к наиболее обыденному и ограниченному в них, что становится лучшим из возможных средств для того, чтобы вызвать у тех, кто им подчиняется, настоящую интеллектуальную атрофию, наиболее законченный пример которой на Западе выражен в так называемой "светской" ментальности. Те, для кого заботы подобного рода становятся господствующими, уже не способны помыслить какую-либо реальность более глубокого порядка - здесь возникает столь очевидная несовместимость, что настаивать на этом далее не имеет смысла. Такие люди оказываются отныне запертыми в круге "обычной жизни", сотканной из плотной ткани внешних видимостей, в которые погружена абсолютно вся их умственная деятельность. Можно сказать, что для них мир утратил всю свою "прозрачность", поскольку они не способны более разглядеть знак или выражение высших истин, и даже, если завести с ними речь о внутреннем смысле вещей, они не только не поймут, но тотчас начнут спрашивать себя, что могут подумать или сказать о них им подобные, если каким-то невероятным образом они дойдут до принятия этой точки зрения и тем более, станут сообразовывать с нею свою жизнь! Именно этот страх перед "мнением окружающих", более чем что-либо другое позволяет обычаю обрести такую силу и характер настоящей одержимости. Человек в принципе не способен действовать без мотива, легитимного или иллегитимного, но когда, как в данном случае, никакого действительно ценного мотива быть просто не может, поскольку речь идет о действиях, поистине не имеющих никакого значения, то он и сам скатывается на столь же случайный и лишенный всякого смысла уровень этих действий. И для этого вовсе не обязательно, чтобы "мнение окружающих" относительно рассматриваемых обычаев уже сложилось и стало массовым. Достаточно, чтобы они воцарились среди узкого круга и поначалу исключительно в виде простой "моды" - затем эти обычаи, укоренившись просто потому, что их соблюдение считается важным или "престижным", постепенно распространяются, и то, что было мнением лишь немногих, в конечном счете становится чем-то "общепринятым" и так называемым "общественным мнением". Можно сказать, что уважение к обычаю как таковому по сути своей является ничем иным как уважением к человеческой глупости, так как именно она и выражается в этом поклонении "мнению окружающих". Кроме того "вести себя как все" (еще одно выражение, обычно используемое по этому поводу и для многих похоже ставшее достаточным основанием для всех их действий) значит неизбежно уподобиться обывателю и стараться ничем от него не отличаться. Сложно, конечно, представить себе нечто более низкое и противоречащее традиционной позиции, следуя которой каждый должен постоянно стремиться подняться выше в соответствии со своими возможностями вместо того, чтобы опускаться до подобного рода интеллектуального небытия, которое характеризует жизнь, целиком поглощенную соблюдением самых нелепых обычаев в детском страхе получить неблагоприятную оценку от первых встречных, то есть говоря конкретно от дураков и невежд. В странах арабской традиции говорят, что в самые древние времена люди различались между собой знанием; затем стали учитывать происхождение и родовитость; еще позднее признаком превосходства стали считать богатство; наконец, в последние времена, людей судят исключительно по их внешней видимости. Легко понять, что это точное описание последовательного преобладания, в нисходящем порядке, точек зрения четырех каст, или, если угодно, соответствующей им природы. А поскольку обычай бесспорно принадлежит к области чисто внешних видимостей, за которыми ничего нет, то соблюдать его из страха перед "мнением окружающих", то есть видимостью как таковой, это извечный удел последней касты - шудр.
Перевод с французского Виктории Ванюшкиной
|