Такое “возрождение” совершенно иллюзорно потому, что история никогда не повторяется буквально. И “учиться” у нее, понимая под этим реставрацию каких-то частностей, бессмысленно - она не в них, но в циклическом воспроизведении определенных надвременных архетипов. Их проявление обретает всякий раз новые формы, что зачастую и отпугивает конвенциональных историков, не обученных находить парадоксальное родство там, где один феномен родом из древней мифологии, а другой связан со вполне прикладной политической стратегией. Но если воспринимать историю не плоско-формально, а как “вечное настоящее”, то при внимательном анализе знаки времени увидеть нетрудно. 
 

...И хочет превратить в иллюзию весь мир. “Все происходящее, начиная с 1990 г., не создает Россию, а лишь реформирует ее” (выделено в тексте - В.Ш.). Эта фраза из тезисов к недавней конференции по российскому федерализму (цит. по “НГ”, 20.01.98.) достойна числиться среди духовидческих открытий пустынных отшельников. Поскольку именно с подобным “прельщением ума пустотою”  и шла духовная битва ревнителей древлего благочестия. Реформа, превращенная из средства в самоцель, и есть такая пустота. Если реформы Никона, сокрушившие Святую Русь, все же поставили на ее месте светскую империю, просуществовавшую два с лишним века, то какое же государство создают реформы нынешние? Вышеупомянутая весьма представительная конференция продемонстрировала, что ей это неведомо. Что никакой  федерации, несмотря на Конституцию и Федеративный договор, нет и в помине, а страной правят сущие упыри, которые из одних (“регионов- доноров”) сосут кровь, а других вешают (на дотацию). 

Если заменить здесь “федерацию” на “Святую Русь”, “Конституцию” - на “Царя”, а “Федеративный договор” - на “Патриарха”, мы получим в точности ту формулу, с которой старообрядцы, не выдержав воцарившейся иллюзии, уходили в скиты и гари. Сегодня таких эксцессов, конечно, нет - мы живем в другой цивилизации, где место религиозных расколов прочно заняли юридические и экономические отношения. Однако иногда древние тексты неплохо звучат и в переводе на современный язык. 
 

Регионалисты, в сущности, противятся тому же самому страшному феномену, который некогда ошеломил старообрядцев - предательству самой Москвой своей миссии Третьего Рима. Только если при Никоне это выглядело как насаждение греко-византийских, “второримских” догматов, то сегодня, в переводе на язык современной политологии, это означает унификацию принципов экономической реформы. 

Понятно, что все, не укладывающееся в прокрустово ложе их рыночных доктрин, реформаторы считают “контрой”. (Еще кое-где раздаются отголоски родившегося в 1992 году мифа о “региональной Вандее”, окружающей “реформаторскую Москву”.) Однако, продолжая наш метод парадоксальных аналогий, можно увидеть, что эта дуалистическая схема (как и ей подобные) слишком упрощает реальность. Если со всей уместной здесь условностью соотнести освобождение от марксистских догм со свержением языческих идолов, то его принципиальными противниками будут выглядеть лишь племена “красного пояса”, привыкшие молиться на председателя колхоза. И совсем другое дело - те, кто принял “новую веру”, но - не как самоцель ("рынок"), а в глубоком соответствии с собственной природой, традицией и вольным характером. Кого впоследствии и назвали “старообрядцами”, когда воспринявшие "новую веру" самоцельно (а значит - отчужденно) вознамерились вновь ее менять. 

Показательным примером такого “отчуждения” стало одно из недавних решений Конституционного суда, запретившего Карелии и Хабаровскому краю распоряжаться собственными лесными ресурсами (“НГ”, 15.01.98.). Регионы, таким образом, оказываются сегодня просто лишними в политике жесткого централизованного реформаторства, знающего только два решения земельного вопроса, - либо “федеральный фонд”, либо “частная собственность”. При этом от самих регионов требуют “реформироваться”. И впрямь, есть здесь что-то от лукавого... 

Третий Рим неуклонно повторяет судьбу Первого - тот, как известно, начал рушиться именно с нарастания контраста между верными, но задавленными налоговым гнетом диоцезами (провинциями) и сибаритской эйфорией, свойственной патрициям самого “вечного города”. Старообрядцам же повод говорить об “отступлении Москвы” дало возведение Никоном под нею монастыря с претенциозным названием “Новый Иерусалим”, в котором, помимо небывалой роскоши, царило глухое отчуждение от полыхавшей в стране духовной смуты. Впрочем, судьба его очень символична - затворившийся там Никон ждал народного челобития, но дождался лишь того, что ему просто “не велено” было покидать эти стены. 

Современное обособление Москвы от “остальной России” куда глубже, чем даже в советскую эпоху - тогда из Кремля исходили какие-никакие общенациональные приоритеты и историческое целеполагание для всей страны. (Кроме того, не надо забывать, что столицу в Москву, возродив тем самым ее “третьеримские” амбиции, вернули именно большевики.) Но сегодняшний социокультурный разрыв - это уже явление совсем иного порядка, нежели нормальный для любой страны повышенный ритм столичной жизни. Речь идет о появлении в этом городе-государстве со своим правительством совершенно особой цивилизации с “постисторическим” менталитетом и “постмодернистским” стилем жизни. Где-то идут забастовки, падают самолеты, взрываются шахты, - а отсюда все это воспринимается как некий потусторонний перформанс, увлеченно и наперебой комментируется, а порой и обстёбывается. В различных кругах, называющих себя “московской элитой”, возникла странная тенденция к обособлению, и в пределе - противопоставлению себя остальным “россиянам”. Если сливки, как известно, делаются из молока, то нынешние “сливки общества” произведены, похоже, из каких-то искусственных концентратов. И эта ситуация уже оборачивается злой иронией - переставая быть столицей России (с ударением на последнем слове), Москва становится - и не может стать ничем иным, кроме как глухой провинцией Европы. И именно от ощущения этой европейской провинциальности - какая-то экстремальная нервозность модных здесь “новых молодежных стилей”, неплохо показанная в известном клипе ВА-БАНКА и I.F.K. “Я живу в Москве” - вряд ли такое мрачно-маниакальное настроение и декорации воспроизвели бы питерские или лондонские музыканты в песне о своем городе. 

Отчуждение Москвы от реальной жизни страны совмещается, однако, с предельным централизмом, немыслимым в дореволюционной России, когда в самой Москве можно было жить без особой оглядки на Санкт-Петербург. Такой гиперцентрализм невозможен и в современных Штатах - только в какой-нибудь антиутопии можно представить себе картину того, как все губернаторы еженедельно слетаются на Капитолийский холм, столичный “Дорожный патруль” транслируется на западное побережье, а “Лос-Анжелес Таймс” и “Бостон Глоб” слизывают темы и заголовки у “Вашингтон Пост”. У нас же факт сосредоточения в одном городе всей общенациональной прессы почему-то никого не удивляет. 

На чем же строится этот гиперцентрализм, и почему в регионах не могут проявиться необходимые цивилизационно выравнивающие тенденции? А все очень просто - “реформа” лишь заменила советский идеологический централизм финансовым, ничуть не коснувшись самого  ущербного принципа “распределительной” государственности. Ясно, что в ситуации, когда, по разным оценкам, от двух третей до 80 процентов финансов страны вращается в банках одного города, этот город будет проводить такую кредитную политику, которая заведомо исключает ненужное ему появление и развитие других экономических и социально-культурных центров. Так регионы одной страны искусственно превращаются в “конкурентов”, что чревато не раскрытием их своеобразного потенциала в общем контексте, а банальным сепаратизмом и распадом. Финансовая роль Москвы в современной России - это какая-то Швейцария наизнанку: интересно представить себе судьбу Европейского Сообщества, если бы эта специфическая страна заморозила все активы государств континента и занялась их внутренней “прокруткой”, а потом стала как великое одолжение выдавать их в виде “дотаций” и без всяких процентов. В России же - именно такой сюр в законе: если операции по продаже нефти или газа, произведенных в Тюменской области, оформляют в Москве, то доходы с этих операций и налоги с прибыли попадают в статистику не тюменского, а московского бюджета. И в результате - Москва начинает выглядеть как главный “регион-донор” (чему немало способствуют ходовые штампы масс-медиа), хотя сама производит всего лишь 6 процентов индустриальной продукции страны (”Известия”, 09.01.98.). Так что раз уж у нас в ходу такая "кровеносная" лексика, то город, не производящий, но лишь концентрирующий в себе потоки животворной субстанции, напоминает не сердце, задающее ритм организму, а закупоривший сосуды тромб. 

Если представить себе такую фантастическую ситуацию, что российский президент, вдохновившись примером своего казахстанского коллеги, перенесет столицу РФ, к примеру, на свою уральскую родину - Москва мгновенно лишится финансовой синекуры, а ее мэр - ореола “самого лучшего хозяйственника”. Кстати, ситуация эта не слишком-то и фантастична - в условиях расширения НАТО, столицу геополитически уместнее иметь ближе к центру территории страны. (В 1918 году столица в Москву была перенесена по той же логике.) Однако, те, кто уже давно развивает эту идею (“Дуэль”, 03.12.96.), упускают из виду главное - при сохранении самого принципа “распределительного централизма” переезд всех управленческих, банковских и информационных структур страны в Екатеринбург или Нью-Васюки лишь воспроизведет московскую ситуацию, нисколько не изменив цивилизационную неравнозначность российских регионов. Потому что стратегия естественного и органичного развития страны “снизу вверх”, по сути, самого ее создания, о котором рассуждали на вышеупомянутой конференции по федерализму, так до сих пор и не выработана - а вместо этого идут тупиковые споры не о жизни, а о “выживании” (будто на необитаемый остров попали) под аккомпанемент очередных  торжественных обязательств “реформаторского” госплана. 

...Впрочем, в Москве никаким обязательствам не верят и о выживании не говорят. Здесь уже "выжили". Из ума. Проблем с пиццей и зрелищами больше нет, общество спектакля “стабилизировалось” и show must go on! Юбилей древней столицы отмечен постмодернистским карнавалом миллионов с клоунскими носами и ушами. У подножия циклопического чудовища, каким здесь изобразили Медного Всадника, гремит грозный нео-имперский пафос. Из пара над зимним бассейном соткался огромный храм с пластиковыми барельефами, рестораном-трапезной и подземным гаражом. Банки (с непременным “Ъ” на конце) и отели, один другого выше, растут яркими грибами на месте разрушенного коммунистами исторического центра. Такие чудеса оставляют странное впечатление присутствия в каком-то другом времени. “И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя” (Быт., XI, 4) - последнее, впрочем, звучит довольно современно. И если здесь все это именуется “возрождением России”, то непричастная к нему Россия называет вещи своими именами: 
 

- как увидел нынешний Третий Рим один известный музыкант, чьи предки когда-то основали гребенщиковскую общину саратовских старообрядцев. 
 

Эта парадоксальная “новизна” старообрядчества выразилась в его выходе из филофеевской схемы в совсем другое мифологическое измерение, связанное с легендой о святом граде Китеже, скрывшемся под водой в темную эпоху “последних времен”. Эта особая, мистическая реальность, аналогичная тибетским представлениям о “подземной стране” Аггарте (куда, кстати, старообрядцы снаряжали экспедиции), и сформировала совершенно новое мироощущение, в котором чуткость к тайне национального духа, к колокольному звону Традиции из глубины душ, означала полное игнорирование громких официальных фанфар. И недоверие к никонианскому “отступничеству” в конечном итоге превзошло у них даже известную прежде неприязнь к иноверцам - “яко нынешний Зверь Третьяго сего Рима не точию подобен есть Римскому папе, но и несравненно более превосходит его своим нечестием” (из бегунских посланий). Поэтому  старообрядцы, не связанные более верностью “отступившему” царству, оказались впоследствии самыми свободными людьми в России - аутентично русскими, но без имперской ксенофобии и европейски образованными, что отразилось в их колоссальном участии в тогдашнем экономическом и культурном развитии страны. (Отличавшемся от нынешних “реформ” как меценат от спонсора). 

Сегодняшние наиболее активные и дальновидные лидеры регионов (совсем не обязательно являющиеся официальной губернской номенклатурой) также предпочитают не слепо заимствовать рыночные модели столичных "реформаторов" и не идти на идейном поводу у столичных же "оппозиционеров", но разрабатывать собственную стратегию развития, укорененную в специфике региона и вместе с тем открытую миру. Появление различных вариантов регионального развития и межрегиональных ассоциаций (Сибирское соглашение, Союз северных городов и т.д.) очень показательно - это не только вновь похоже на различные толки и согласия старообрядцев, но и является оригинальным отражением внутри России той самой идеи “многополярного мира”, которую московские геополитики распространяют лишь “вовне”, втискивая лоскутную, искусственную РФ в какой-то один “полюс”. Тогда как Россия, по точному наблюдению первых евразийцев, сама является целым “миром в себе”. А последние глобальные геополитические тенденции достаточно четко демонстрируют - особенно в Европе - резкое снижение роли национального государства (Etat-Nation) на фоне роста значимости двух других, казалось бы, противоположных категорий - континента и регионов. И Россия, где в результате сырьевой ориентации экономики центр тяжести промышленного развития смещается на Север и в Сибирь, приближается сейчас именно к такой “континентально- региональной” модели. Показательно, что это - именно те земли, которые первыми осваивали бежавшие от “антихриста” старообрядцы. Теперь - дело за возникновением здесь свободных экономических территорий, или “точек роста”, как называет их Евгений Наздратенко (“НГ-Регионы”, № 1,98.). Самостоятельный экономический рост регионов, избавленных от опеки коммуно-либерального Центра, неизбежно скажется и на духовно-культурной атмосфере страны, которая явно нуждается в экологической чистке от продуктов полного "постмодернистского" распада, обильно извергаемых останкинской телебашней. Да и на фоне того, что Традицию у московских интеллектуалов принято постигать в узких кружках и пыльных библиотеках, “естественный традиционализм” регионов с их живыми пространствами и свежим воздухом выглядит уже не банальностью, а нонконформизмом. Интернет, который становится все более популярным в регионах, превращается там из самоцельного объекта виртуальных восторгов в оперативное, альтернативное и независимое от столичных посредников, средство обмена информацией и даже новыми цивилизационными идеями. Так что успевшим свыкнуться с другими, скучными идеями - "конца истории", "посткультуры", а то и вообще клонированной "постжизни" - не стоит удивляться, если на северных и сибирских просторах вдруг начнется совсем другая игра, развернется новое историческое творчество и оживут иные центры, подобные знаменитой заонежской Выговской пустыни, где “просияша премудрыи Платоны и взыскашася храбрыи Ахиллесы”...  Вот это и будет настоящим, геополитическим постмодерном! 

Сегодня формулу Филофея уместно прочесть так, что третьему падению Третьего Рима уже действительно “не быти”. Если с первым своим “падением” и гонениями на старообрядцев Москва утратила прежде несомненный статус духовной столицы Руси, то нынешнее, “второе падение” заставляет усомниться и в социальной центральности этого обособленного города в стране, где начатая историческая трансформация привела к большему отличию регионов друг от друга, чем американские штаты и даже европейские страны. Впрочем, циклическое понимание истории исключает какой-то неизбежный финализм. Но настаивает на всегда новом и небуквальном воспроизведении чего-то хорошо забытого. Надо уметь видеть аналогии - потому что следующим архетипом, который проявится в нашем Третьем Риме, будет, возможно, именно тот уникальный факт, когда варвары, разрушившие Римскую империю, основали Священную Римскую империю германской нации.